Где-то, вне сомнения, существуют вселенные, в которых он сохранил своё обычное, человеческое зрение, потому что не ввязался в ту идиотскую драку в школе и, соответственно, сохранил глаз. Он видел их - эти вселенные - в завихрениях сигаретного дыма, искажённых гладкими гранями хрустальных шаров. Если держать те на чуть согнутой в локте руке, под определённым ракурсом можно увидеть и не такое.

Немилосердное зеркало и собственное отражение в чужих глазах говорят ему - в этой вселенной был Джордж. Была Келли, была та драка, и даже чёртов перстень на указательном пальце правой руки. Смешно сейчас узнать, что по результатом петушиного боя девушка - пусть и временно, ведь какая любовь бывает в пятнадцать лет? - досталась Джорджу, а вот Филлипу - анизокория на всю оставшуюся жизнь.

Ему говорят - левый глаз удалось спасти. но повреждение мышцы означает, что его зрачок всегда будет расширенным и перестанет реагировать на свет.
Филлип смотрит в предложенное ему зеркало - благодаря этому штриху, он теперь ещё больший урод.
Ему говорят - зрение в этом глазу восстановится, но никогда не будет прежним.
Филлип смотрит в предложенное ему зеркало и видит: мир медленно расслаивается, подобно повреждённой сетчатке, а меж этими слоями - десятки, сотни, тысячи других себя.
Ему говорят - с этим можно жить, он хотя бы не слепой и шрамов не останется.
Филлип больше не видит и не слышит никого - его слишком много, и они все разные, и они все - он.

ххх
У Филлипа есть всё, кроме душевного равновесия.
Он сам себе видится инопланетянином, стоит ему пересечься взглядом с собственным отражением на поверхности любых зеркал. Но у него есть деньги, а через них - известность и популярность. Вокруг него вьются люди. Они потребляют его внимание, его средства, его эпатажность и его обжигающий свет - а горит Филлип самозабвенно и ярко, отчаянно поджигая себя на потеху публике с обоих концов.
Филлип - искра, Филлип - свеча, Филлип - звезда, сорвавшаяся с небосвода и стремительно летящая к земле, рассыпающая вокруг себя искры и сгорающая на глазах.

У Филлипа есть всё, кроме настоящего.
Не-друзья, не-любовники, нередко на одну ночь, не-сокурсники и даже не-сосед. У Филлипа много кто есть и никого нет одновременно.
Филлип - иллюзия, Филлип - [его собственная] фантазия, Филлип - образ. Броский и запоминающийся, вычурный, максимально гадкий, созданный им же и ревностно поддерживаемый, лишь бы никому не пришло в голову заглянуть под ширму и найти его истинное, искажённое анизокорией, неуверенностью и страхом лицо.
Филлип бросается в глаза, Филлип делает вид, Филлип спит с кем попало, пьёт, что попало, употребляет, что попало, Филлип вообще - всё, что попало и попало в основном не туда.

Никто не знает, что у Филлипа есть душа - он рыжий, а тех она отсутствует в принципе.
Никто не знает, что у Филлипа есть сердце - у таких мудаков его по определению не может быть.
Но у Филлипа есть всё.
Кроме Гордона Коула.

Гордон - болезнь.
Гордон - наваждение.
Гордон - наказание ему за все грехи, а он собой являет им всем самую наглядную иллюстрацию.

Впервые он замечает за собой симптомы, когда проявляет очередной набор фото. Это поразительно, но тот почти на треть состоит из изображений с его соседом - портреты, руки, вещи, позы, как тот читает, как рисует, скукожившись в своей привычной позе на пруду, как спит за столом, уткнувшись носом в недописанный конспект.

Филлип - пустышка, но только внешне.
Его вопиющий образ жизни скрадывает, прячет под собой пытливый ум и незаурядные способности. Тайно, для себя, пряча всё в своей импровизированной лаборатории, а потом и в папку где-то между порнографическими журналами, он делает весьма недурные фото. Осмысленные, глубокие, красивые. Филлип мог бы быть великим фотографом, если бы тот бой не отобрал у него зрение и самоощущение, не подорвал в нём что-то и не открыл для него потусторонний мир множественных вселенных. Если бы сотни тысяч других Филлипов не смотрели на него этими жуткими глазами.

На публике он фотографирует чёрт знает что и чёрт знает как. Публика уверена, что Филлип Джеффрис абсолютно бездарен, упуская из вида то, что на курсе он чуть ли не в топе. Он уступает по некоторым дисциплинам только ему. Собственному соседу с рыхлым тельцем и водянистыми глазами. Гордону.

Он пытается выразить это словами, но, кажется, во всех этих проклятущих вселенных не хватит словарного запаса для того, чтобы описать всё то раздражение, которое вызывает в нём Гордон Коул. Этот эстетствующий интеллигент с замашками великого художника. Со всеми его тёплыми шарфами, уютными свитерами, его несуразной обувью на тонких шнурках, его планшетами и вездесущими стружками от карандашей. Порой Филлип вытряхивает те из собственной постели, порой - даже из волос. Вся комната завалена его конспектами, ластиками или угольками. Он невероятно, непозволительно, просто гадко спокоен, тошнотворно доброжелателен и так невыносимо мягок в общении с Филлипом, что тому подчас хочется просто броситься на Гордона и выцарапать ему глаза.

Он мил, и добр, и от него за версту веет домом - не хватает только запаха корицы и печёных яблок, особенно сейчас, когда уже ноябрь, когда холод пробирается сначала под тонкое дизайнерское пальто, а потом и вспарывает Джеффрису кожу.

Гордон выводит из себя. Причём всем - одним своим существованием. И особенно тогда, когда он взаимодействует с Филлипом.
Своими пухлыми пальцами, своими мерзко идеальными рисунками, своими тёплыми, невероятно синими глазами. Своими недовольными взглядами, своими ночными вздохами, своим беспокойным сном. Своей нездешностью и отстранённостью - иногда Гордон вот он, здесь, рядом - протяни только руку и дотронешься - но на самом деле весь его вид буквально кричит о том, что Коул на самом деле где-то далеко.

Или ему просто кажется это всё - ведь как человека может быть слишком много и вместе с тем так невероятно мало, что хочется ещё и ещё? Но Филлип словно не принадлежит сам себе и сам себя не понимает. Уже раз пять он обращался к коменданту их общежития и предлагал за исчезновение Гордона из его жизни любые взятки. Уже пять раз он получал отказ. И вместе с тем вот они - десятки его фотографий, заботливо и стыдливо спрятанные от посторонних глаз, его единственное настоящее сокровище. Или уже нет?..

Сегодня - нет.
Сегодня ничего нет.
Стоит только повернуть в замке ключ и внутри словно что-то обрывается - его коробка с самой гадкой, самой вычурной и низкопробной порнухой выволочена из своего укрытия и вывернута наизнанку. И фотографий - всех его настоящих фотографий и фотографий Гордона - нигде нет.

Отделавшись от первичного оцепенения, Филлип захлопывает дверь, и его сознание затапливает густой туман паники. Она смешивается с кровью, она несётся по венам, она застревает в сердце, а потом выступает на теле мелкими бисеринками пота. Она парализует его на краткое мгновение, а потом Джеффрис кидается искать. И он не разбирает дороги, не различает вещей, и не останавливается, пока вся комната - обе её части - не оказывается полностью перевёрнута вверх дном.
И всё равно ничего. Всё равно пусто.

А потом дверь в их комнату снова открывается с отвратительным скрежетом, от которого у Джеффриса всё скукоживается внутри. И на пороге возникает он. Невозмутимый, спокойный, пропитанный уличной свежестью, с чуть алеющими с мороза щеками. Гордон Коул. И эти щёки, и эти глубокие синие глаза действуют на Филлипа, как красная тряпка.

Гордон. Мать его. Коул.
Больше никто не мог этого сделать. Больше никто не знал, что у Филлипа есть эта коробка. Что он что-то туда кладёт, что есть эти самые журналы и где те лежат. Больше ни у кого нет ключа. Нет доступа. Нет возможности. И - что самое главное - никакого мотива что-то брать.

Он молча проходит внутрь, молча закрывает дверь, он разматывает чёртов шарф в полной тишине, будто не застал только что Джеффриса возвышающимся тощей статуей посреди локального апокалипсиса.

Невинный вопрос - как спусковой крючок. И только его голос отзвучал, Филлип срывается с места и на полном ходу сшибает Гордона с ног. Вдвоём они с грохотом налетают на дверь, Джеффрис прижимает к ней Коула всем телом и предплечьем одной руки, почти сдавливая при этом гордо. Пальцами второй он впивается в плечо ненавистному соседу и смотрит прямо в эти океаны вместо глаз, но не пытается найти в них ответ - это бессмысленно. Засмотришься в них чуть подольше и имеешь полную возможность утонуть. Или глубина резкости снова сменится, и перед ним уже окажется другой Коул, а то и не один.

- Где они, Гордон? - Джеффрис почти шипит, выплёвывая слова сквозь стиснутые зубы. - Зачем ты их взял?

Самое страшное - что он знает.
Самое мерзкое - что он чувствует.
Какие на вкус губы Гордона. Как выгибается в спине его тело от прошивающей его всего судороги. Как срывается его дыхание. Как ощущается под пальцами его кожа. Как бьётся его сердце. Как вибрирует в воздухе тайна. Как распускается огромный бутон голубой розы, как потом та вонзает в Джеффриса свой шип. Как стекает по его фарфоровой коже тёмными каплями густая кровь. Как всхлипывает Гордон все те разы, когда Филлип его насилует, затыкая рот кляпом и вжимая в подушку с такой силой, что тот едва умудряется дышать. Как впиваются верёвки в его тело, и алеют те места, что они успели натереть.

Он всё это знает, он всё это видел, он во всём этом был и даже, пожалуй, не один раз - во всех тех бесконечных вариациях, что смотрят на него из зеркал. Или, может, в своих снах? Или просто фантазиях? В своём больном воображении? Может, он просто сошёл с ума, и всё это ему попросту мерещится? Потому что - давайте посмотрим прямо правде в глаза, благо она вот прям тут, барахтается в его "объятиях" - на самом деле всё не так. На самом деле он Коула на дух не переносит, а тот смотрит в ответ с высокомерием или пренебрежительно отводит глаза. Он фыркает, когда видит Филлипа, он недоволен. И он тоже и не один раз просил коменданта их расселить.

Филлип досадливо и с презрением скалится, обнажая верхний ряд своих белых, но неровных зубов. Филлип становится похожим на вампира, злого, уставшего и голодного, но отчего-то брезгующего своей добычей. Филлип никак ему не отвечает, а просто резко отталкивается Гордона, словно отмахивается и от него, и от идиотской идеи, за которую он схватился, словно за спасительную соломинку.

- Для тебя - Джеффрис, ясно? - процедив сквозь зубы, Филлип трёт висок, отступает назад и отводит глаза, потому что не хочет, чтобы Гордон всё это прочёл в них.

Шатаясь, он проходит обратно в комнату, изящно лавируя между разбросанными вещами. Всё это по-хорошему надо собрать и привести в порядок. Но ему сейчас всё равно. Ему совершенно плевать. Филлип проходит в центр и тяжело опускается - почти падает - на пол, спиной к двери и спиной к Гордону. Вся сила и воля разом покидают его тщедушное угловатое тело, и он устало облокачивается на отчего-то стоящий рядом стул, упирается в него виском и прикрывает глаза.

Всё это - всё вокруг и все вокруг - вдруг перестаёт иметь значение, перестаёт быть важными.
Потому что, если это не Гордон, значит, кто-то чужой был здесь. Кто-то видел. Кто-то знает.

Шантаж?
Вторая глупая, но отчего-то слегка обнадёживающая мысль. Пусть он сослан сюда за какие-то грехи, пусть весь его истинный статус так и остался в Лондоне, но он всё ещё грёбаный аристократ. У него есть деньги. И, возможно, именно эти деньги и есть истинная цель. Возможно, за ними вор и забрался, но вместо единовременного обогащения сорвал джек-пот. Меж тем, когда Филлип зашёл, комната была в первозданном своём состоянии, за исключением вывернутой коробки с журналами. А это значит, вор точно знал.
Вот только откуда?

- Замок не взломан, - Фил подаёт голос даже неожиданно для себя. Он открывает глаза и просто смотрит в одну точку. Он звучит еле живым, измотанным, будто из него разом вынули всю душу и бросили посреди комнаты умирать. Ему не хочется делить ни себя, ни то, что у него внутри, ним с кем и тем более с Гордоном. Ему не хочется говорить, не хочется ничего искать. Хочется щёлкнуть пальцами, и чтобы всё это просто исчезло. Растворилось. Прям как эти долбанные фотографии. И зачем он их только хранил? Как будто ему с Гордоном когда-либо что-то светит. Как будто ему что-то светит вообще. Как будто кто-то способен принять его и принять таким. Как будто... Мир расплывается перед его расфокусированным зрением, и, усиленный вечно расширенным зрачком, обращается крупными грязными пятнами вязкой темноты. - Так что если снимки взял не ты, у кого-то есть ключ.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-09 13:02:56)

Спустя пару мгновений Коул таки проходит в комнату - судя по звукам, выходит у него это гораздо менее грациозно - и раздевается, уложив затем пальто прямо на кровать. Боковым зрением рыжий видит, что тот снова оборачивается к нему, а потом отчего-то дёргается и заметно отшатывается назад. Филлип фыркает и опускает глаза, слегка съёживаясь и морщась от буквально зудящего на коже желания свернуться в комок и исчезнуть. Он страшно жалеет, что во всём этом хламе забыл, куда задевал свои верные солнечные очки, за которыми привык прятать всё своё несовершенство.

Впрочем, после Гордон, видимо, всё же берёт себя в руки и зачем-то тоже усаживается на пол неподалёку от Джеффриса - тот продолжает ориентироваться по движению силуэтов на периферии зрения и звукам, не глядя на соседа напрямую.

- Окно. Было закрыто, - отрывисто и несколько зло отзывается он на эту реплику, не упоминая напрямую то, что они живут не на первом этаже и даже не на втором. А лезущего к ним в комнату Человека-паука было бы легко заметить, тем более днём. - А комендант - напыщенный индюк. Я не удивлюсь, если...

Он хотел сказать "если он в этом участвовал", но запинается, потому что мысль вдруг сменяется на несколько иную вариацию - "если он сделал это сам". Уставившись на вытянутые ноги Гордона, он пытается собрать воедино у себя в голове образ этого человека из тех разрозненных фактов, что ему известны, и тех обрывочных диалогов, что он с ним когда-либо вёл. Увы, ничего приличного и толкового у него не получается - то ли материала мало, то ли просто комендант у них - типичный представитель касты арендодателей, расползшейся по всей стране. И не важно, что они не в каком-нибудь Куинсе, а в подведомственном Университету учреждении, характер некоторых людей, видимо, напрямую вытекает из глубиной сути выбранной ими профессии.

Не исключено, конечно, что Филлип просто был к нему изначально предвзят из-за многочисленных отказов в расселении, данных ему и Гордону. Не без доли злорадства он представил себе лицо Уотерса, когда они вдвоём вваливаются к нему с щекотливым вопросом и заявлением о фактически совершённой в его владениях, прямо у него под носом, краже. Если, разумеется, он не участвовал в ней сам. Заодно эта реакция послужит хорошим тестом, позволяющим как раз выявить, так это или нет. Джеффрис даже может пригрозить вызовом полиции, хотя прекрасно понимает, что это не выгодно прежде всего ему самому.

Слишком многое вскроется. Слишком ненужное станет достоянием общественности - как минимум полиции и коменданта, да, но в их общежитии любые слухи распространялись со скоростью лесного пожара, а наиболее пикантные и спорные из них катастрофически быстро трансформировались в скандал. В принципе, то, что Филлип Джеффрис не обделял своим вниманием и представителей своего пола, вряд ли бы стало новостью номер один (хоть и существенно повысило его шансы на отчисление), а вот то, что объектом этого интереса был не кто-нибудь, а Гордон Коул...

Он поднимает глаза на причину своей болезни и источник мучений, но тот продолжает отстранённо пялиться в окно. Впрочем, Филлип сам не знает, зачем он смотрит на него сейчас. С секунду-другую он задумчиво изучает и без того знакомый профиль, после чего чуть склоняет голову на бок, а потом - на другой. С каждым движением головы, каждым градусом, на который та отклоняется от прямого положения, образ Гордона чуть расплывается на самых гранях - обычный эффект его искажённого травмой зрения, если бы при этом вновь сфокусированная картинка не менялась то едва-едва, добавляя образу Коула каких-то деталей или убирая оные совсем, то вполне ощутимо, даже меняя его позу.

То он так и сидит напротив, уставившись в окно; то смотрит прямо на Филипа; то он улыбается; то в гневе; то он знает - и это читается, чувствуется во всём - то абсолютно без понятия. Или вообще сидит и рисует прямо сейчас, прямо здесь. Он весь переливается, как те календари с голограммами, но самое дикое во всём этом калейдоскопе то, во что складывается картинка в крайнем левом положении головы. Из него он видит не только Коула, мирно сидящего на полу и что-то листающего, он видит себя радом с ним.

Закрыв глаза, Филлип делает медленный глубокий вдох. Он злится на себя, на своё зрение, на свой рассудок, на вселенную в целом, злится на Гордона - потому что это сумасшествие и идиотизм происходит у Филлипа всегда только с ним. Больше никто и никогда не расслаивается в его глазах, не путается в его сознании, не имеет столько невозможных и вместе с тем будто бы абсолютно реальных вариаций. Только он и Гордон. Каждый по очереди. Или оба вместе.

Он не знает - не хочет даже знать - какой из этого может напрашиваться вывод. Он не пытается его сделать, скорее он пытается заткнуть и проигнорировать всё то, что разом образуется у него в голове. Поэтому он открывает глаза снова и смотрит прямо на Коула - пусть шугается сколько угодно.

- Прежде чем мы пойдём к коменданту, - медленно и ровно проговаривает он, не уточняя, захочет ли вообще сосед к нему присоединяться, нужна ли ему эта компания, не будет ли лучше оставить всё, как есть. Равно как и не думая о том, в чём истинная причина его следующего полутребования-полупросьбы, в желании убедиться, что меж листов не спрятаны его снимки, или просто безнаказанно и под совершенно иным предлогом полистать эти рисунки. - Дай мне посмотреть твой альбом.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-09 16:24:51)

Немая сцена затягивается, и, когда Джеффрис уже щурится, практически готовый снова встать и самостоятельно отправиться за тем самым альбомом, Коул оживает и говорит "хорошо". Затем лениво и так же неуклюже, как до этого проходил в комнату, тащится обратно к тумбочке у входной двери.

- Я даже не знаю, в чём ты льстишь себе больше, - показательно меланхолично отвечает ему Филлип, нацепляя на себя маску ленивой скуки и презрения. - В том, что считаешь, что догадался бы выбрать другое место, или в том, что называешь это творчеством.

Он принимает протянутую папку, нарочито выдёргивая её из рук соседа под самый конец. Фил очень старается вложить во все свои движения и слова как можно больше пренебрежения, практически граничащего с брезгливостью, лишь бы стереть эту ухмылку с лица Коула, лишь бы оттолкнуть его подальше и перестать видеть все его вариации. И вместе с тем какая-то часть его почти хочет, чтобы фотографии нашлись, вот прямо сейчас и здесь меж листов акварельной бумаги и той откровенной наждачки, на которой Коул обычно рисует углём.

Порой он видит, как просит Гордона что-то для себя нарисовать. Что угодно, может, даже портрет. "Титаник" ещё только должен выйти в далёком 1997 году, а сейчас его нет даже в планах, но он так и говорит - "Нарисуй меня, как одну из своих французских девиц", несмотря на то, что у Коула никаких ни французских, ни каких-то других девиц, разумеется, нет. Он рисует в основном натюрморты и природу - пару раз Джеффрис незаметно заглядывал тому через плечо, пару раз наблюдал за соседом, пока тот сидел и чирикал что-то в парке, через свой дальномерный фотоаппарат.

Конечно, то, что он сказал только что - не что иное, как пыль в глаза. Не только Коул мог и должен был считать все эти готовые и не очень рисунки творчеством. Глубоко в душе Филлип сам был уверен, что даже самые незаконченные его наброски и скетчи на самом деле имели куда больший художественный вес и смысл, чем любая, даже самая осмысленная его фотография. Это совершенно иной способ восприятия, переработки и выражения. Любой рисунок всегда несёт отпечаток внутреннего мира художника, такой, который никогда ни при каком желании нельзя вложить в фотографию в силу фундаментальной разницы процессов. Если быть перед собой до конца честным, то из них двоих Коул был настоящим творцом, а Джеффрис - всего лишь относительно искусным вором.

Возможно, часть его даже надеется найти среди рисунков что-то помимо потерянных фотографий. Возможно, даже себя. Но всё, что там есть, это пачкающиеся углём бесконечные деревья - размашистые, аляпистые, осыпающиеся хвоёй и тычущие в глаза голыми костлявыми ветками. Лес, океан, какие-то горы, их вчерашний ужин, вид из окна, ива, отражающаяся в поверхности озера, снежинки и облака, лужа, покрывающаяся тонкой коркой льда. Он листает их быстро, стараясь не задерживаться и не вглядываться, не искать дополнительный смысл и не любоваться плавностью линий, пока не натыкается на самый яркий рисунок в альбоме. Тот против воли заставляет Филлипа буквально запнуться о себя, чуть сощурившись и непроизвольно моргнув глазами - сочные и насыщенные оранжевые цвета обжигают сетчатку и практически отпечатываются на ней причудливыми завитушками, в которые сложилась апельсиновая кожура, как если бы он смотрел прямо на солнце.

На мгновение он задумывается - а не играло ли с ним зрение те самые шутки всё это время? Насколько увиденное им соответствует объективной реальности? И если бы среди всех этих пейзажей и прочей ерунды было что-то стоящее, что-то нужное, видел бы он это вообще? Ещё немного и он замотает головой - нет, не может быть.

Филлип захлопывает альбом после небольшой заминки и откладывает его в сторону, не трудясь возвращать пока владельцу. С секунду-другую барабанит по нему пальцами, словно размышляя о чём-то, а на самом деле мысленно снова и снова возвращаясь к ярко-оранжевой, почти тёплой на ощупь кожице апельсина.

- Ладно, - наконец резюмирует он, вместе с тем словно бы разделяя текущий момент на некие фигуральные "до" и "после", и поднимается наконец на ноги, затем неожиданно даже для себя самого протягивая Гордону руку. - Идёшь?

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-17 12:02:25)

До него доходит смысл собственных действий только когда рука уже протянута, и в некотором роде обратной дороги уже нет. Конечно, ничто на самом деле не мешает ему отдёрнуть руку сейчас и сделать вид, что ничего не было. Или наоборот - сделать это показательно, мол, нет уж, Гордон, руки я тебе не подам. Но Филлип не делает этого, продолжая спокойно ждать, пока точно так же (только внешне) опешивший сосед наконец отреагирует.

Сейчас в комнате только они, только текущие. Нет никаких дополнительных вариаций и наслоений. Филлип до сих пор не знает, что он видит в такие моменты - то, что было, что могло быть или что есть в каких-то других вселенных и местах? Или то, что должно произойти здесь так или иначе, вне зависимости от его желаний - хотя он сам не уверен в них - и выбора? Предопределённость? Неизбежность? Бессмысленность? Если он не шизофреник, каковым привык себя считать, то что это?

Он не отдёргивает руку, потому что Гордон - его триггер. Потому что однажды надо разобраться с этим вопросом раз и навсегда. Потому что версии, где они хотя бы просто дружат, нравятся ему куда больше всех остальных. Больше, чем эта холодная и бессмысленная по сути своей вражда. При всём своём раздражении и презрении, он ничего не имеет против Коула как такового - ничего конкретного, ничего из того, с чем нельзя было бы справиться. И наоборот - ему нравятся его растрёпанные каштановые волосы, нравится уют его свитеров и художественная небрежность, с которой тот обматывает вокруг шеи свой дурацкий шарф, нравятся пятна угля на пухлых пальцах, отстранённый или сосредоточенный вид, с которым тот рисует, слегка пугающие темы, что он поднимает на парах по философии и странные комментарии, что он порой внезапно выдаёт на всех остальных.

Так что нет, Джеффрис так и держит руку, пока не дожидается ответного действия - ему интересно. Они никогда до того физически не контактировали подобным образом - может, редкие случайные толчки, но ничего похожего - и Филлип отчего-то ждёт, что рука Коула будет прохладной, влажной и неприятной на ощупь. Но та тёплая и сухая, неожиданно твёрдая и уверенная в большой контраст с его внешним видом и общим производимым впечатлением, в контраст его собственных почти ледяных пальцев. И ни один из них почему-то не торопится разрывать этот контакт.

На краткий миг они почти оказываются нос к носу, и Гордон почти сразу опускает глаза, а вот Филлип продолжает бесстыдно разглядывать его и неожиданно для себя замечает лёгкий румянец, проявившийся у соседа на щеках. Картинка перед его глазами всё продолжает оставаться цельной, и это величайшее облегчение. Но вот его сосед решает всё-таки открыть рот и сказать что-то, однако Джеффрис в первое мгновение не уверен, что расслышал его правильно.

Сперва ему кажется, что теперь не только картинка, но весь мир, всё его восприятие утратило синхронизацию, и он видит, как Гордон открывает и закрывает рот, но то, что доносится до его ушей, совершенно не похоже на те фразы и комментарии, которыми они обычно обмениваются в редкие моменты своих своеобразных "диалогов". "У тебя пальцы как у пианиста" звучит так тихо и вместе с тем так оглушающе громко, что Филлипу едва не закладывает уши, а Вселенная вокруг него трескается и раскалывается на миллион мелких частей.

"Я раньше играл на гитаре", - хочет сказать он в ответ, хочет настолько сильно, что повторяет эту фразу у себя в голове снова и снова, словно выдавливая её на белый свет. Он даже почти слышит собственными ушами, как произносит её, но в реальности его губы остаются такими же сжатыми, такими же тонкими, а глаза - такими же прикованными к Коулу, пока тот наконец не отпускает его руку и не разрывает этот контакт.

Я раньше играл на гитаре. В ушах у него всё ещё стоит оглушающий и дезориентирующий звон осыпающихся на пол осколков. Ещё дома, в Лондоне. Даже левой рукой. От него зудят барабанные перепонки и першит горло. А ещё, говорили, что неплохо пел. Но это ведь всё не важно, правда?

Филлип молчит, пока Коул снова подцепляет со своей кровати пальто, молчит, пока тот идёт до двери. Даже когда он собирает свои собственные вещи - то самое не шибко тёплое, зато очень стильное дизайнерское пальто с высоким воротником и никакого шарфа, - он всё равно молчит. И почти не смотрит на Гордона, только берёт с пола свой небольшой планшет со всякой условно необходимой мелочью и вешает его через плечо.

Комнату закрывает Гордон и даже умудряется сообразить проверить замок на второй раз, хоть и начинает болтать почти сразу же, стоит им выйти в коридор. Здесь яркий, режущий глаза свет и совершенно другая атмосфера - чужая, более разряженная, стерильная по части возможных содержаний в ней чувств и эмоций. Там, в стенах их комнаты, всё ощущается совершенно иначе. Загадочным. Настоящим. Близким. Таинством. Коридорный же свет растворяет и намёки на это, заставляя осуждающе задравшего к потолку голову Филлипа сощурится и накрыть рукой пострадавший глаз.

- Не намекает он, - бубнит Джеффрис, запахивая пальто и приподнимая воротник, а потом засовывая руки в карманы - перчаток у него тоже нет. С минуту они идут по коридорам и спускаются по лестнице молча, только звук шагов и шарканье обуви, их и попадающихся навстречу студентов, нарушает тягостную тишину. И только когда за ними уже захлопывается дверь общежития, а в лицо ударяет морозный воздух, он всё-таки решается, глядя, правда, при этом куда-то в сторону и едва ли не морщась, как от зубной боли. - Некому было счесть их компрометирующими, потому что их никто не видел... Об их существовании в принципе мог знать только ты, потому что ты со мной живёшь.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-17 14:37:33)

Не могли же они просто испариться.

Филлип фыркает, даже не удостоив Гордона взглядом или какой-то ремаркой в ответ на поправку. Эти мы и вместе вообще слабо применимы к ним двоим в его понимании. Быть может, если "мы" ещё кое-как и можно было прицепить в виду совершенно объективных лексических причин, то использовать по отношению к ним слово "вместе" было просто дикостью. Впрочем, не меньшей дикостью звучали для него теперь и собственные слова - ты со мной живёшь. Ну что за бред, в самом деле, Филлип? Нельзя было построить фразу более адекватно? "Мы живём в одной комнате", например?

Не могли же они просто испариться.

И теперь, медленно выпустив через рот крупное облако пара, Филлип хмурится и не без бегающего по спине холодка задумывается - ведь не могли? Вернее, даже не так. Были ли фотографии? Потому что да, его "Лейка" никуда не делась, как и все остальные камеры и даже бумага и реактивы (они попадались ему под руку, пока он громил комнату), но что он снимал? Может, действительно, в этой реальности он и правда был обычной пустышкой, и не существовало никаких других снимков сверх тех, что он делал на публику? Делал ли он вообще что-то даже на публику? В процессе поиском ему не попался ни один негатив.

Это было по-настоящему жутко - вот так резко и полностью потерять уверенность в том, что было реально, а что - нет. Не понимать, где начинается игра его воображение, а где ей наступает конец, и в чём на самом деле причина такого непонимания - в спутанных вселенных или спутанном сознании? Что, если он действительно всего лишь в конец поехавший псих?

- Не смотри на меня так, - вдруг резко бросает он, не глядя даже на Коула, пока они идут по полупустым дорожкам от одного здания красного кирпича к другому, вороша ногами прелую опавшую листву. - Они настоящие, ясно?

Дверь чёртового коменданта оказывается заперта, а кругом, как на зло, ни одной живой души, чтобы узнать, когда тот ушёл и когда может вернуться. Гордон несколько раз - для верности или от нервов? - дёргает ручку, но та не меняет своего мнения и так и не поддаётся. Филлип продолжает стоять рядом молчаливой статуей нахохлившегося снегиря - образ дополняется всё ещё розовыми с мороза щеками и хмурым взглядом куда-то вовнутрь себя. Он пока не знает, что делать дальше, как реагировать и вести себя. Вернуться обратно, убрать комнату, послать Коула подальше и завалиться в какой-нибудь бар? Забрать у Патрика пакет с теми цветными таблетками и закинуться парочкой, пока не уйдёт стресс, а все эти проклятущие вселенные не смажутся в один хаотичный клубок, начисто лишённый понимания и смысла? Потрахаться с кем-нибудь?

Из этого порочного круга мыслей его выдёргивает неожиданно знакомый голос - профессор Эмерсон окликает их, высунувшись из своего кабинета, видимо, на шум щёлкающей ручки. Выглядит он совершенно обычно, расслаблено и при этом так, будто они отвлекли его от каких-то не слишком важных, но всё же научных дел. Свитер, очки, поза - всё говорит о чём-то таком, о нарушенном уюте и библиотечной пыли, висящей в тусклом свете ламп.

Он предельно вежлив и говорит только по делу. Общается с ним исключительно Коул - у самого же Филлипа словно бы язык отмёрз на морозе или вышли из строя голосовые связки. Он только смотрит, впитывает, слушает, так и не расслабляясь, не вынимая из карманов рук и даже боясь пошевелиться лишний раз, чтобы не вызвать надломов в реальности.

- А вам что-то было нужно? - наконец звучит самый решающий вопрос, и Джеффрис внутренне напрягается, когда Коул уже разевает свой рот, чтобы и на это, судя по всему, дать исчерпывающий ответ.

Однако, в этот момент происходит что-то странное: Гордон запинается после первого же слова и, тряхнув головой, вдруг даёт заднюю, мол, нет, ничего особенного и вообще оно может подождать. Сам же он напрочь игнорирует это фамильярно-наглое "Да же, Фил?" и делает шаг вперёд.

- Профессор Эмерсон, у вас не будет сигареты? - доверительным тоном, чуть понизив голос, словно он делится тайной, вдруг выдаёт Филлип. - С утра страсть как хочу курить, а свои я, наверное, забыл в библиотеке.

С минуту опешивший от такого неожиданного поворота событий или вызывающей наглости студента Уолт Эмерсон молча разглядывает рыжего студента с ног до головы, а потом наконец хмыкает.

- Строго говоря, как ваш преподаватель я не должен потакать подобным порокам и даже наоборот - обязан призывать вас одуматься и отказаться от пагубной привычки, - медленно проговаривает мужчина, отлипая от дверного косяка. - Но ведь мой отказ  и небольшая лекция не заставят вас пересмотреть своё поведение?

- Разумеется, нет, сэр, - с лёгким оттенком иронии отзывается тот, как будто бы старательно пряча улыбку. - Ваш отказ станет лишь отсрочкой. Досадной, но мелкой заминкой на моём пути к сознательному саморазрушению.

- Вам когда-нибудь говорили, Филлип, - так же медленно и теперь чуть более серьёзно отзывается Эмерсон, снимая очки и скрещивая на груди руки, - что бывает крайне сложно понять, иронизируете ли вы или наоборот обескураживающе серьёзны?

- Постоянно, сэр, - коротко отвечает Джеффрис.

И по его лицу в первое мгновение совершенно невозможно понять ничего - именно так, как и сказал до того профессор. Это мгновение острейшей грани: с одной - повеса и клоун, прожигающий жизнь балбес-Джеффрис, которому то ли так невероятно везёт в учёбе, то ли все преподаватели и результаты у него попросту куплены, а с другой... С другой та сторона, которую никто до этого момента прежде не то что не видел - о ней даже не подозревал. Проницательный, хитрый и осторожный, наблюдательный и даже в каком-то смысле опасный Джеффрис, который понимает много, слишком много, гораздо больше, чем он, может быть, даже сам хотел бы понимать.

Спустя секунду он улыбается своей широкой и дурацкой улыбкой, которая не нравится даже ему - потому что она придаёт его лицу глупое выражение, потому что открыто демонстрирует его острые, словно акульи, зубы. Зато она идеальный инструмент и прекрасно делает своё дело - то самое ощущение грани исчезает, рассыпается осколками, развеивается дымом, будто ничего и не было. Снова просто позерство, за которым пустота. Конечно же, он всего лишь богатенький клоун, разве могут у разумного человека возникать в этом сомнения?

Профессор чуть усмехается и качает головой, а потом снова скрывается в своём кабинете, видимо, чтобы взять сигареты. И стоит только двери за ним захлопнуться, Джеффрис тут же оживает и два резких движения оказывается возле двери коменданта, присев на корточки и внимательно разглядывая замочную скважину. Затем так же молча он достаёт из своего казавшегося таким же бесполезным, как и это подобие пальто, планшета какой-то небольшой предмет и, приставив тот к здоровому глазу, несколько раз щёлкает. 

Предмет - миниатюрная шпионская камера для макросъёмки. Удивительно, чего только не под силу достать избалованному мальчишке, у которого благодаря фамилии есть и связи, и денег куры не клюют. Рядом продолжает топтаться не просто удивлённый, но уже почти охреневший Коул. Вместо лица у него, наверняка, уже одни сплошные вопросы или, может быть, ворох каких-нибудь идиотских комментариев, но у Джеффриса в распоряжении всего-то какие-то считанные секунды, растрачивать которые на объяснения нет ни желания, ни смысла. Поэтому он просто надеется, что у того хватит мозгов на данном этапе просто подыграть и сделать вид, как оно всё же умудрился до этого.

Когда Эмерсон выныривает обратно в коридор с початой пачкой Morley, Филлип уже снова практически на том месте, на котором был до того, удачно маскирует проваленную попытку незаметно спрятать камеру за попыткой достать зажигалку - ещё секунда-две и Фил выуживает из планшета свою чёрную Zippo, на которой выгравирован золотой дракон.

- Вы настоящий спаситель, профессор, - рыжий полон жажды и благодарности, у него даже пальцы подрагивают, когда он берёт из протянутой пачки сигарету, мнётся и неуверенно выдёргивает ещё одну, кивая Эмерсону и тут же засовывая её за ухо. На будущее.

- Да, но никому об этом не говори, -  в показной строгости тот тычет в Джеффриса указательным пальцем.

Филлип трясёт своей рыжей шевелюрой, кивая в знак понимания и обещания, а потом коротко прощается и, подцепив Гордона под руку, разворачивает его и почти силком тащит к выходу. Гордон тянет рукой, пытаясь вырваться, но Джеффрис только сильнее прижимает его к боку и тихонько шикает.

- Не дёргайся, - перейдя на едва различимый шёпот, выговаривает он. - Просто иди. У Коллинза нет никаких родственников - я навёл о нём справки, когда он отказался расселить нас во второй раз. Хотел простимулировать, но стимулировать оказалось некого.

- И ваши доклады по античным философам я жду в понедельник, - кричит Эмерсон им вслед.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-19 16:31:41)

- Как будто я бы тебе сказал, даже если бы ты стал выяснять, - тут же огрызается Филлип, отпустив наконец Коула и уже прикуривая сигарету.

Может, он и выпросил её в качестве отвлекающего манёвра, но это не значит, что он позволит добру пропасть. Morley, может, и не самая эксклюзивная и выдающаяся марка, но многим лучше большинства тех, что он обычно стреляет на тусовках или просто у прохожих на улице. На самом деле собственные пачки у Филлипа есть и ценник на них, разумеется, больше, чем на блок этого самого Morley, но... есть что-то такое в том, чтобы жить от и до - от одной не своей сигареты до другой. Это словно бы придаёт его образу некоей трагичности, обречённости. В его собственных глазах, разумеется, потому что, пожалуй, больше и некому смотреть.
К тому же здоровая доза никотина и привычного ритуала ему вовсе не помешает.

- Мы? - он хмурится, глядя на своего соседа так, будто тот только что сморозил невероятную чушь.

Хмурится и потому что это идиотизм, и потому что части его неожиданно приятно слышать такую формулировку. Он не привык к подобному - у него никогда до этого не было столь полноценного, столь чёткого и буквально физически ощутимого "мы". Но вместе с тем часть его всё равно противится. Стоит им выйти на воздух снова и остаться без свидетелей, как он снова становится "собой". Хотя, по сути, просто надевает другую маску, предназначенную лично для Коула - с ним он точно так же играет, но играет уже лишь на половину. Просто потому что вечно быть в образе утомительно и надоедает, он устаёт, как и любой человек, быть кем-то другим, напрочь забывая о том, какой он на самом деле. Одинокий. И напуганный.

- Нет никаких "мы", Гордон, - Джеффрис обхватывает себя одной рукой и упирает в неё локоть второй. Медленно затягивается и выпускает клуб дыма, глядя куда-то вдаль и чуть щуря левый глаз. - Можешь идти по своим делам, убрать свою часть комнаты, если хочешь. Я разберусь со всем этим сам. Если вообще есть, с чем разбираться. - По сути всё уже сказано, но парень всё-таки дошёл с ним до этого корпуса и даже не сдал его Эмерсону. Дважды. Может, он и заслужил хотя бы подобие благодарности. - Фотографии - нет. Пока достаточно того, что они есть. Его замок тоже не взломан... И я пока не знаю, что это значит.

Следующие секунд двадцать он молча курит, всё так же щуря глаз с неподвижным зрачком, словно бы инстинктивно защищая его от возможного попадания дыма. Пальцы мёрзнут почти моментально, но он не подаёт виду - слишком привык. А, может быть, именно этого он и добивался целенаправленно. Если так подумать, то замёрзшие пальцы, холодное пальто, отсутствие даже намёка на головной убор - всё это в купе с сигаретами, алкоголем и веществами, всем его образом жизни было всего лишь ещё одной составляющей того самого пути к саморазрушению, которым Филлип не просто шёл, бежал, сломя голову.

- Мне надо попасть внутрь, - вдруг выдаёт он абсолютно ровным голосом, начисто лишённым какой-либо интонации, всё так же глядя куда-то в даль. Он скорее уверен, что просто думает об этом, но присутствие Коула меняет что-то фундаментальное, и в итоге оказывается, что он и думает теперь вслух. Очнувшись от звука собственного голоса, он словно бы оживает и фокусируется наконец на Гордоне. - Попасть в кабинет Коллинза. Может, там что-то есть.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-22 14:57:15)

Сначала его нерадивый сосед пытается что-то бузить, но сам, видимо, быстро понимает всю глупость попыток возразить и затыкается. На краткое мгновение между ними и вокруг разливается невероятная морозная тишина, в которой практически можно различить звук, с которым тлеет от затяжек Джеффриса сигарета. Краткие минуты покоя, дающиеся и замечаемые ими столь редко, что их вполне можно было бы назвать несуществующими.

А потом голос Гордона звучит снова и на этот раз - словно гром среди ясного неба. Его жест и его реплика по эффекту сопоставимы с комом снега, свалившимся с крыши Филлипу прямо на голову, как по наглости, так и по смыслу. Только подумать - Гордон тянет к нему руку и нет, не просит, требует дать ему сигарету. Он не уточняет этого, но в данном случае вариации трактовки исключены, просто потому что рыжий ничего больше и не держит.

Коул смотрит уверенно и решительно, он продолжает ждать и ждать долго, пока охреневший в конец и потерявший даже никогда прежде не изменявший ему дар речи Джеффрис наконец не оживёт и не примет для себя какое-то решение. Этот момент - тоже определяющий. Он - перепутье. Гордон сделал свой ход, и ход очень серьёзный - пусть по выражению его лица и можно подумать, что он не в меньшем шоке и практически не понимает, что делает. И Филлип должен ответить - либо послать его к чёрту, либо проигнорировать, либо... И самое главное, что он ощущает в этот момент, это свободу воли. Его собственную возможность выбрать для них один конкретный путь - никаких расслоений, никаких вариаций. Худшее, что сейчас могло произойти, он бы увидел других Коулов, других себя, услышал бы их ответы и потерялся в том, какая реальность настоящая, какая правильная, что он должен делать и почему. Хотя бы здесь и сейчас он мог быть уверенным в том, что никто не подсматривает, не толкает его в спину, не торопит с решением и не вкладывает то, по чьему-то мнению, истинно верное действие ему в голову.

Здесь и сейчас Филлип Джеффрис выбирает сам.
Но ощущается это всё равно слегка как в тумане. А может, дело просто в том, что руки замёрзли и еле двигаются, когда он всё же протягивает Гордону недокуренную сигарету. В момент передачи их пальцы соприкасаются против воли, и его до глубины души поражает то, на сколько пальцы Гордона тёплые, даже сейчас.

Филлип смотрит за своим соседом, как завороженный. Словно не верит в то, что это происходит. Словно пытается понять, вытащить ответ на вопрос Какого дьявола?! прямо у того из головы, прочитать в глазах, увидеть в жестах - как угодно. Словно проверяет, доведёт ли Гордон начатое до конца или сдрейфит в последний момент. Словно...
И Коул отвечает ему похожим взглядом-вызовом. И разрывает контакт только лишь в самый последний момент - когда сигарета уже полностью у него, он смотрит на неё так, будто ожидает увидеть на ней что-то конкретное, но не находит этого.

А потом он затягивается, и Фил едва не открывает от удивления и, возможно, какого-то ещё ощущения рот. Он ждёт отвращения, ждёт сморщенных гримас и кашля, а потому смотрит неотрывно, почти что забывая моргать. Ловит каждый момент, каждое движение, каждое изменение мимики, но ничего из ожидаемого не происходит - Коул словно бы всю жизнь до этого курил и для него подобные вещи привычные. Джеффрис с трудом заставляет себя закрыть полностью рот, чувствуя внутренней стороной губ, какими холодными успели за эти несколько мгновений стать его зубы.

Рыжий вдруг неожиданно понимает, что Коул перед ним рисуется. Производит впечатление. Доказывает, что он не такой уж и рохля, что он тоже может быть дерзким и непредсказуемым, что он вполне себе готов к неожиданным и резким поворотам. Вот только одной внезапной, хоть и такой впечатляющей затяжкой подобные вещи, как правило, не ограничиваются - Джеффрису ли не знать. Поэтому ему почти сразу становится интересно, насколько же глубока для Гордона кроличья нора?

Одна затяжка, и Гордон возвращает ему позаимствованное заправским движением, как ни в чём не бывало - будто они делят одну сигарету на двоих каждый день. И снова они соприкасаются пальцами, и в этот момент Филлип для себя уже всё решил. Не один Гордон умеет испытывать и производить впечатление, не только он может демонстрировать и заявлять.

Коул продолжает звать его по имени - чтож, тем лучше.. или хуже? - в любом случае, напросился он сам. Филлип уж как-нибудь переживёт любые варианты исхода, а вот это вот самоуверенное "а тебя поймают" - ни за что.
Он уже давно не докуривает свою сигарету - та забыто дотлевает у него меж пальцами, обваливаясь горстками пепла в свежевыпавший и никем ещё нестоптанный возле самого низа лестницы снег. А затем и вовсе выпускает её, ставшую абсолютно ненужной, лишней даже, позволяя ей поддаться гравитации и с шипением скрыться в небольшом сугробе. Это - самая дикая его выходка, и спустить тормоза сейчас оказывается сложнее и куда более опьяняюще, чем все те разы, когда он творил что-то запрещённое. В самом деле - если зануда-Коул прав, и его поймают, ему терять тем более нечего.

Филлип такой же резкий, как до этого в их комнате, такой же чёткий и плавный, как когда Эмерсон поддался на его уловку и скрылся с глаз. Его движения конкретные, его пальцы цепкие и он делает к Гордону всего один шаг. Единым порывом он шагает к Коулу, обхватывая ладонью его лицо так, будто делал это всегда, будто делал это постоянно вот уже не один день, не один месяц и не один год. Тонкие ледяные пальцы скользят по линии челюсти и замирают, коснувшись мочки уха, сам Джеффрис подаётся ещё вперёд и закрывает глаза, целуя Гордона резко и требовательно, настойчиво и почти грубо - примерно как тот несколькими минутами назад стребовал с него сигарету.

Вопреки ожиданиям, его сосед не вырывается. По крайне мере, не вырывается моментально - видимо, всё ещё сказывается шок. И Филлип использует это, чтобы сделать ещё один шаг вперёд, заставляя Гордона отступить назад и упереться спиной в перила. Всё ещё не выпуская его из своей хватки, Фил приживается ближе, бедром ощущая то, ради чего всё это и затевал - вполне различимую, самую что ни на есть физиологическую реакцию.
Для него самого же это далеко не первый поцелуй в жизни, и даже не первый с мальчиком, но только сейчас и только с Гордоном он чувствует небывалый подъём, чувствует, как рвётся из груди и стучит в ушах сердце, как кружится голова и как тяжело ему оторваться и заставить себя открыть глаза. Он даёт себе трёхсекундную передышку - потому что сердце колотится в то же самое время от страха открыть эти самые глаза и увидеть перед собой что-то другое, что-то противоположное, что-то не то. Потому что мало ли что ему могло подсунуть в минуту решительной слабости его больное воображение.

И всё же, рискнув и резко открыв их, он видит Коула, красного, как яблоко с одного и его натюрмортов, и задыхающегося, а потому широко улыбается, игриво и почти плотоядно.

- Всё ещё думаешь, что меня поймают? - негромко спрашивает Филлип с оттенком неприкрытого вызова. - Проверим?

С этими словами он стягивает с Коула шарф, а потом отступает на несколько шагов назад, двигаясь спиной, почти танцуя. Обернув позаимствованным предметом гардероба руку, он подбирает с земли до того запримеченный гладкий камень размером с коулову ладонь и, широко размахнувшись, швыряет прямо в окно соседнего здания.

Вокруг никого, но почти сразу за звоном стекла начинает выть сирена, а значит, зрители не заставят себя ждать. И вновь Джеффрис действует невероятно проворно и осознано - вернувшись к обалдевшему Гордону, он быстро вешает шарф обратно ему на шею, а потом, не давая и слово вставить, хватает за руку и тянет за собой, увлекая за угол здания. Подальше от посторонних глаз и поближе к окнам кабинета Коллинза, которые выходят аккурат на противоположную сторону корпуса.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-23 01:55:43)

Прижавшись спиной к стене, Филлип на какое-то время просто закрывает глаза и пытается отдышаться.
Часть его методично отсчитывает время реакции и секунды, которые могут потребоваться человеку вроде Эмерсона, чтобы спуститься с третьего этажа во двор. В том, что реакция последует, он почти не сомневается - не так много народу сейчас на кампусе. Быть может, он вообще единственный представитель преподавательского состава на ближайшие пару миль.

Другая же часть просто разрывается от ощущений и эмоций. Филлип Джеффрис никогда в жизни не чувствовал в себе столько адреналина, никогда не чувствовал себя настолько живым. Всё то, что было до, все те, кто был до, не шли ни в какое сравнение с Гордоном. С тем, как ощущалась его близость, его дыхание, его взгляд. Никто не смотрел на Филлипа так - с благоговейным обожанием, никто...

..никто и никогда прежде не переплетал с ним пальцы.
Он открывает глаза и замирает на месте даже не в силах посмотреть на столь изменившуюся точку их контакта, как бы ему ни хотелось. Такого никогда прежде не было, и он не вполне уверен, как реагировать. Особенно, если учесть, что часть его сомневается в том, что поступок был правильным. Их двоих определённо что-то тянуло друг к другу с такой силой, что вокруг них иногда во вполне буквальном смысле искажалось пространство. В конечном итоге однажды они могли и вовсе силой своего сопротивления создать какую-нибудь чёрную дыру и поглотить вселенную. Просто..

А вдруг правильнее было не поддаться порыву, не пойти навстречу Гордону, чтобы сейчас стоять вот так, сплетая пальцы и ощущая вместо этого, как под ними сплетаются намертво во всех возможных и невозможных вариантах бесчисленных вселенных их судьбы, но разорвать эту порочную тягу? Отказаться от неё, не запуская тем самым некий неизвестный ему процесс, цепочку событий с обязательными конкретными хронологическими точками на пути каждой их вариации. С единым концом, с определённым смыслом. Что, если для многих и многих людей в мире правильнее было Гордона просто послать?

Вряд ли он когда-нибудь узнает ответ, тем более, когда Коул так ему улыбается, когда у них согреваются руки, а впереди, кажется, открывается море возможностей и перспектив.

- Это ведь была не апельсиновая кожура, да, Гордон? - хмыкает Джеффрис, облизывая губы. - В этом, значит, всё дело? Ты меня не ненавидишь. Ты меня хочешь.

В интонации нет вопроса, это скорее утверждение. Дальше, по идее, должна была бы следовать фраза "И ты меня получишь, если поможешь справиться с комнатой Коллинза", но судя по широкой улыбке Гордона и тому, как он осматривает здание, в этом нет необходимости. Один короткий поцелуй, и он уже никуда от Филлипа не денется. Может ли быть, что до этого времени он шёл к той же самой точке, что и рыжий, да ещё и почти тем же самым путём? Эти рисунки. Это недовольство. То, как он упрямо звал его по имени, неустанно огрызался и сейчас следовал за ним, словно хвостик. Сигарету попросил...

- Ты себе льстишь, - фыркает Джеффрис в ответ на предположение. - Эта решётка рассчитана на виноград. Максимум она сможет выдержать меня, но тебя - без вариантов. - Сняв с себя лямку планшета, он подходит к Коулу и точно так же вешает сумку на него. - Полезу я. Твоя задача - проследить, чтобы Эмерсон точно ушёл и подняться наверх. Как будешь у кабинета, постучи. Я открою.

Ещё раз бросив взгляд на деревянную конструкцию, он прикидывает свои шансы и всё же решает добраться до самого верха, воспользовавшись так удачно растущим разве что не вплотную к зданию деревом. Высокое, по всем признакам здоровое и в достаточной степени крепкое, оно выглядит куда более надёжным путём наверх. Сейчас, возможно, ему как никогда пригодились бы перчатки, но Фил быстро отказывается от этой мысли - он больше доверяет цепкости своих ничем не прикрытых пальцев, а тепла после их поцелуя с Гордоном в них и адреналина в его крови ещё вполне достаточно для дела.

Всего ещё на одно мгновение он замирает, уже схватившись обеими руками за ветку и уперевшись одной ногой в ствол:

- Будем надеяться, что сумасшедший в хорошем смысле, - негромко проговаривает он, ни к кому толком не обращаясь, вместо того, чтобы прямо сказать, что не совсем такой реакции он ждал. Ему бы как раз больше пригодилось заверение в том, что он не поехавший. - А не обычный грёбаный в конец слетевший с катушек псих.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-26 02:21:28)

Ты сумасшедший, Филлип.
Он старается лезть очень аккуратно, не торопясь, но при этом и не теряя драгоценные секунды на лишние мысли, сомнения и движения, потому что карабкаться без перчаток по холодному дереву - совсем не то, к чему он привык.
Абсолютно больной на голову.
Он старается не отвлекаться ни на что, но слова Гордона крутятся в голове всё время подъема, словно на повторе. Словно испорченная пластинка, заевшая на иголке граммофона. Словно эхо, бесконечно отскакивающее от стенок его черепной коробки и возвращающееся, и возвращающееся неустанным бумерангом, то рассыпаясь на отдельные составляющие, то собираясь снова.

Джеффрис не вполне уверен, каким тоном это было сказано - хотя бы потому что никогда до этого не общался с Гордоном так много и тесно, а, значит, не понимал всех тонкостей, не улавливал пока что глубинный и истинный смысл. Если всё то, что он видел до этого, было правдой, то он со временем, конечно, научится. А если нет?

Ты больной, Филлип.
Почти так несколько раз говорила ему мать, когда он пытался рассказать ей, что видел, пытался предупредить и объяснить, как бывает. Она не слушала или не слышала, не воспринимала и отказывалась принимать сына таким. Она считала, что после инцидента с глазом у него просто окончательно испортился характер, что он таким образом давил на жалость и привлекал к себе больше внимания, компенсируя им и уязвлённое самолюбие, и потерю девушки, и собственное новоприобретённое уродство. Они так и сказали - уродство - хотя у него всего лишь был расширен зрачок.

Сумасшедший.
Цепляясь за ветки, он не смотрит вниз. И не только потому что это плохая идея, когда поднимаешься на высоту, даже если страха перед ней отродясь не испытывал, но и чтобы не проверять, там ли до сих пор Гордон, а если нет, то куда он пошёл. Он не хочет гадать - хотя бы сейчас - действительно ли бывший "просто сосед", с которым они только что, кажется, смешали все возможные статусы и находились теперь в непонятных отношениях не-друзей, не-врагов, не-просто-соседей, а то ли начинающих любовников, то ли сообщников, то ли вообще непонятно кого, последовал этой своеобразной договорённости или бросил его, попросту свалив с доверенными ему на хранение вещами Филлипа. Он оставляет в своём распоряжении только неожиданно обретённую чистую веру. Что Коул не кинет его в последний момент - из мести или какого-нибудь извращённого чувства юмора - он так уверенно до того сказал, что Джеффриса обязательно поймают, не собирался ли он приложить к этому руку?

Ему неизвестен точный ответ. Пожалуй, сейчас он может узнать его только на самом верху, преодолев ветви, хрупкую изгородь, а затем и окна кабинета коменданта. А вот как раз как попасть за пределы этих самых окон, он всё ещё не решил.

По длинному обрубку самой близко расположенной к стене ветки, Джеффрис методично перебирается на деревянную конструкцию, на которой летом вовсю процветает виноград, может, быть, плющ или ещё какая-нибудь флора. Он не разбирается в тонкостях, только ломает своим телом и полами пальто некоторые стебли. Останется след, но совсем без этого пока никак - во всяком случае, не когда приходится так отчаянно импровизировать. Можно было, конечно, дождаться, пока все разойдутся, дождаться полноценной темноты, ночи, а пока хорошенько подготовиться, в том числе в части одежды, но... Фил то ли не мог совершенно ждать, то ли отчаянно захотел произвести впечатление на Коула. Особенно после этих его слов.

Решётка скрипит под ним и на каждом движении угрожает обвалиться, но рыжий игнорирует её, сосредотачиваясь на окнах. Выбить стекло во второй раз - не вариант. И громко, и следов не оберёшься, и есть вполне определённый риск изрезаться в процессе так, что вся эта вылазка будет начисто лишена смысла и отдавать самоубийством. Стеклореза у него, разумеется, с собой тоже нет. Даже если бы Филлип не отдал Гордону свою сумку, в ней подобная вещица тоже не нашлась бы - его шпионский арсенал вполне себе заканчивался на камере, потому что ничем сродни этому Фил до сего момента тоже не занимался. Как и положено всякой испорченной золотой молодёжи, он нарочито показательно и у всех на виду прожигал свою жизнь. И тут вдруг такое.

От подкатившей к горлу лёгкой паники у него успевают вспотеть ладони, а потом он замечает невероятную вещь. Странное стечение обстоятельств, словно приглашение, заботливо оставленное для него - них - Вселенной. Незапертое окно.

Странным образом Джеффрис не ощущает облегчения и не торопится забраться внутрь. На него вдруг накатывает сильнейший приступ страха, липкого, холодного, ползущего мурашками вдоль позвоночника и заставляющего затем волосы на затылке встать дыбом. Слишком легко. Слишком просто. И это открытое окно вдруг ощущается так удачно и целенаправленно расставленной ловушкой, капканом на дикого зверя, которым сейчас как будто бы является Фил. Так не должно быть, да и ощущение это более, чем глупое, но вот так есть. И всё же отступать сейчас глупо и бессмысленно, а ещё почти стыдно - потому что Коул таки может уже ждать его за дверью, может стучать и не один раз, может подставляться под возможность быть замеченным в коридоре снова, а потом... потом, если Филлип сейчас сдрейфит, он может вспоминать ему это каждый день, при каждой удачно и не очень подвернувшейся возможности.

Он не намерен отступать по вороху причин, а потому, спустя несколько секунд этой мучительной неуверенности он всё же толкает створку внутрь, отодвигая и висящую за ней тяжёлую штору, а затем целиком пробирается в кабинет.

Стук всё же раздаётся почти сразу, стоит ему опустить вторую ногу на пол и разобраться с собственным равновесием. Хорошо хоть, что у Коллинза отчего-то под окнами ничего не стоит, как у большинства обычных людей.
Джеффрис не знает, в который раз в комнату стучат, и, пока он идёт к двери, он успевает задуматься, а что, если... что, если это не Коул?

Этот жуткий момент неопределённости похож на свободное падение, как если бы он выпал из самолёта. Филлип никогда не прыгал с парашютом - и тем более не прыгал без - но отчего-то абсолютно уверен, что это ощущается именно так. Ты просто прыгаешь и летишь, падаешь, закрыв глаза и отдавшись процессу. Пока тебя не встречает с распростёртыми объятиями земля. В эти несколько секунд, вопреки всякой логике, он чувствует себя котом Шрёдингера - ни жив, ни мёртв, пока Коул не откроет его коробку-комнату или это сделает кто-то другой.

Филлип почти задыхается от этой мысли, от этого ощущения, а потому плюёт на вероятности и возможности, плюёт на то, что это может быть кто угодно другой, кроме Гордона - если тот, скажем, давным давно отправился элементарно на него настучать, чтобы наконец-то добиться отселения и окончательно от Джеффриса избавиться. Он отбрасывает это всё и просто в один порыв, не проверяя и не спрашивая, открывает дверь.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-01-28 17:33:04)

- Совсем за идиота меня держишь? - отзывается Джеффрис, и в его голосе звучит своеобразная смесь доброй, почти дружеской насмешки и куда более привычного в их прошлом общении раздражения. Первичный шок и эйфория от удивительно удачно прошедшего поцелуя потихоньку спадает. И чем больше проходит времени, тем более иллюзорным кажется сам этот факт. И ощущение и уверенность в его реальности практически тают на глазах, словно облако выпущенного им сигаретного дыма. Ещё немного и в памяти от этого события не останется и следа. Целовались ли они? Или ему просто показалось это? - Я сразу же всё протёр. И - да. Одно из окон почему-то оказалось открыто, хотя снизу..

И Филлип осекается, потому что понимает, что уже не может однозначно сказать - казались ли все окна плотно закрытыми и занавешанными в этой реальности или в какой-то другой. Не знает, может ли поделиться этим сомнением с Коулом, не посчитает ли его тот после слепым или ненадёжным. Не представляет, бывают ли у него такие же моменты разделения реальностей, и как он с ними справляется, если да.

- Снизу они все выглядели закрытыми, - всё же договаривает Фил, уже внимательнее разглядывая комнату и в тайне надеясь, что зрение хотя бы сейчас его не подведёт. - Щель была совсем небольшой и нашлась только когда я уже добрался. Повезло.

Только вот такого везения не бывает, и он прекрасно осознаёт хотя бы это, всё ещё ощущая молчаливую опасность. Он немного отвлекается, когда Коул протягивает ему одну из своих перчаток, а приняв ту, несколько секунд молча смотрит на неё с негодованием - размерчик-то будет явно не его. Но всё же натягивает на свою левую ладонь эту самую меру, но пока не торопится её применить. Встаёт ровно в середине комнаты и оглядывается, как раз когда Гордон вдруг огорошивает его очередным вопросом - Если бы ты был Коллинзом, то куда бы спрятал фото? Вопрос странный, хоть и не лишённый определённого смысла. Джеффрис оборачивается прямо на своего соседа и долго-долго внимательно смотрит на него, не очень уместно наконец вспоминая, что сам же повесил на него свой же планшет.

Сейчас в нём, правда, нет ничего хотя бы отдалённо полезного, а потому он не торопится требовать его назад. Просто смотрит и чуть хмурится, куда больше просто разглядывая Гордона, а не размышляя о том, где мог бы быть у их коменданта гипотетический тайник. Зачем он вообще полез к нему? На полном серьёзе считал, что тот украл его фотографии и...?

- Его нет, - словно в тумане медленно проговаривает Филлип, всё ещё глядя на Гордона или даже куда-то мимо Гордона - взгляд у него уж больно расфокусированный. - Коллинза нет. Профессор сказал, что тот ещё вчера куда-то сорвался по какому-то срочному делу. - Он вдруг снова чётко фокусируется на Коуле, и это заметно по его здоровому правому зрачку и совершенно никак не отражается на размере левого. - Фотографии исчезли сегодня. Я уверен, но...

Рыжий снова замолкает на полуслове, чуть склонив голову и приоткрыв голову, вновь выставляя свои странные зубы на обозрение. Проходит секунда. А потом ещё три. Своеобразный таймер в голове Филлипа методично отсчитывает мгновения, но не бегом секундной стрелки, сопровождаемой тиканьем, нет. Его внутренний механизм панически считает отпущенное им раскинувшейся внизу суматохой время, осыпаясь песком - Фил практически видит перед собой эти огромные песочные часы, видит, как утекает из верхней чаши вниз отпущенное им с Гордоном время. Интересно, в каком именно смысле?

- Скажи, Гордон, - эта идея приходит ему в голову почти так же резко, как и решение разбить для отвлечения внимания стекло. Так же неожиданно, как решение поцеловать Коула, прижимая к перилам. И оно так же несвойственно ему, как и то тепло и облегчение, что он ощутил, глядя на румяные щёки и счастливую улыбку своего соседа после. И вместе с тем оно кажется на удивление взвешенным, самым верным и подходящим именно здесь и сейчас. - У тебя никогда не бывало...

Ещё одна фраза, повисшая в воздухе, пока Филлип выпрямляется, закрывает глаза и делает глубокий вдох. Он всегда считал это проклятьем, болезнью, проблемой, с которой ему день ото дня приходится мириться и жить, собирая себя по кусочкам в нужную версию, каждый раз, когда рядом оказывался разбивающий его реальность на мелкие осколки Гордон. Он всегда боялся, что это случится с ним в самый неподходящий момент и однажды что-нибудь напрочь испортит. Сейчас он думает - а почему бы не попробовать использовать это точно так же, как оно в каком-то смысле все эти годы использовало его?
Знать бы только, как именно всё это работает.

Не имея ни малейшего понятия, чем именно это тригеррится и по каким принципам функционирует - он говорил "только рядом с Коулом", но рядом с ним реальность слоилась немного не так и только в его же отношении - но всё же Филлип открывает глаза и медленно обводит ими комнату в очередной раз. Скользит по стеллажам с книгами и журналами, по письменному столу и стопке бумаг на нём, даже по какому-то конверту, что Гордон всё ещё держит в руке, словно ожидая, что тот с секунды на секунду превратится во что-то более ценное. Нет совершенно никакой уверенности в том, что это сработает. Что оно поможет. Что в его поведении сейчас есть хоть какой-то смысл - о здравом он даже не заговаривает. Но Фил продолжает медленно крутиться вокруг своей оси, потому что, пожалуй, больше ему ничего особо не остаётся.

Судя по обстановке и наличействующему в кабинете дивану, Коллинз иногда оставался здесь ночевать - уж кто его знает, по какой причине. Может, какое-то дежурство или что-то ещё. В углу недалеко от него приютилась небольшая тумба, навевающая отчего-то мысли про мини-бар. Тут же рядом журнальный столик, а чуть дальше - инструменты для камина и аккуратно уложенная в специальную ёмкость небольшая кучка дров. Сам по себе камин выглядит скорее декоративным или же так, словно им давным давно не пользовались по непосредственному назначению, если только...

Джеффрис замирает и присматривается: это видно на самом краю зрения - стоит только попытаться чуть-чуть сфокусироваться, и оно пропадает. Кучка пепла, расползающаяся в разные стороны трещинками - только поверни чуток голову и те переливаются, словно драконья чешуя. Филлип медленно наклоняет голову так же, как делал около часа назад в их с Гордоном комнате, разглядывая все возможные вариации своего соседа здесь и сейчас - неужели сработало?

Он оглядывается на Коула - тот ожидаемо выглядит так, будто ничего не понимает и смотрит на Джеффриса уже даже не с сомнением, а с некоей долей опасения, будто он буйно помешанный. Впрочем, может, так и есть? Вновь обернувшись к камину, он повторяет свой своеобразный ритуал, и картинка меняется - вот камин уже полностью засыпан золой с остатками обгоревшего дерева - вот он полыхает - вот он чёрный от сажи - вот он уже совершенно остыл.. А вот и открытый тайник.

Фил улыбается больше самому себе, чем даже той же безучастной и впервые по-крупному проигравшей ему вселенной. Хотя.. Хотя, он ведь ещё не проверил свою теорию! Но сейчас он, пожалуй, как никогда близок к моменту истины и вот уже сейчас узнает ответ - будет ли что-то из того, что он увидел там, здесь. Добравшись до камина неуверенным шагом, Джеффрис опускается на колени, чуть подогнув при этом длинные полы своего пальто. Окидывает уже нормализовавшимся взглядом каминный портал и топку, а затем протягивает руку и, стараясь не думать ни о чём, вслепую, на ощупью, с пятой попытки находит что-то и слышит щелчок.

Скрывающая тайник панель почти сразу падает ему в руку, и рыжий оставляет её в сторону, едва не уронив - так у него подскакивает пульс. Он был прав. Он увидел это, и оно оказалось реальным! Неужели - он почти оборачивается, чтобы посмотреть на Коула - неужели, всё это - реальность?
Но песчинки перед его мысленным взором продолжают падать, а ощущение опасности только усиливается, подгоняя его и не позволяя сейчас окунуться в дебри анализа и глубинного понимания того, что же на самом деле всё  это значит.

Разобравшись со скрывающей полость панелью, Филлип, особо не задумываясь, лезет защищённой перчаткой рукой внутрь и извлекает на "свет божий" что-то вроде папки. Подобное с ним впервые, а потому спектр реакций несколько ограничен - нет ни радости, ни удовлетворения, скорее ещё больше нервозности и ещё сильнее страх. Он чувствует адреналин, чувствует дрожь в пальцах и собственная торопливость начинает мешать и раздражать. Филлип выпрямляется во весь рост и прямо здесь, не оборачиваясь, раскрывает папку - потому что ему очень, очень, очень нужно знать.

И в папке за небольшим ворохом газетных вырезок, содержание которых не слишком заботит Джеффриса, он действительно находит фотографии. Много. Десятки. Все разного качества, разной чёткости, все - либо голых человеческих тел, либо их детали, чаще тоже обнажённые, снятые порой с очень близкого расстояния.

Филлип листает их одну за другой и с каждой всё больше и больше хмурится, а страх и непонимание уже встали в горле мешающим дышать комком. На фотографиях почти все студенты, которых он видел на кампусе, хотя непосредственно их лиц нигде нет - он узнаёт тела, узнаёт строение, физические особенности, шрамы и татуировки, он просто знает, как большая их часть выглядит без одежды или очень близко к этому.

Он не слышит, скорее чувствует, как Гордон подходит к нему и встаёт чуть позади, заглядывая ему через локоть. Он видит это всё тоже, а потому в самый ответственный момент у Филавырывается почти бездумное.

- Ты есть здесь тоже.. - и, отлистав пару снимков назад, он чуть поворачивается к Коулу, дабы было лучше видно. Он показывает ему снятые крупным планом ноги, нижнюю часть туловища, оголённые грудь и спину снятые до подбородка, так, чтобы не видно было ни лица, ни помещения. - Это ты. Не спрашивай, откуда я знаю, я просто.. знаю.

Потому что он сам снимал что-то подобное, но не на столько извращённо-откровенное. Потому что именно подобные фото составляют часть тех, что у него украли. Потому что эти - он видит по пометкам на обратной стороне бумаги - напечатано точно на таком же сорте, что использует для своего творчества он. Потому что это какая-то чертовщина, и иметь у себя снимки подобного характера даже для него сомнительно, а для коменданта общежития - просто дикость. И потому что он вдруг с ужасом понимает, что это какая-то подстава.

- Гордон, - он резко закрывает папку и поворачивается к соседу всем корпусом. В глазах Филлипа сейчас, помимо его обычной надменной уверенности проглядывает что-то вроде сомнения и страха. - Это не то, что мы ищем, эти делал не я. Здесь нет... на этих снимках нет меня, но клянусь тебе. Если бы я делал подобное, я бы сделал лучше.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-02-01 00:54:40)

Филлип даже вздрагивает и едва не роняет папку, когда Коул подскакивает к нему и хватает за плечи. Его всего словно бы разом скукоживает, и, если бы он мог, он бы почти наверняка уменьшился бы в несколько раз в размере.

Глядя в глаза соседа из такого положения он вдруг неожиданно понимает - у них ничего не получится. Что бы он там себе ни нафантазировал, ни представил, ни разглядел в так называемых параллельных реальностях, ничего этого здесь не выйдет. Быть может, в них другой Гордон, ив  них совершенно точно абсолютно другой Фил. Лучший, правильный, не испортивший заранее всё, что вообще только можно.

Ты уверен?
И ему хочется спросить, в чём? В чём уверен, Гордон? В том, что это не те снимки, что он прятал? Не те, что он делал? Не те, что у него украли? В том, что он сделал бы лучше?
Но Джеффрис только испуганно хмурится и приоткрывает рот, чтобы почти сразу закрыть его снова - он ни в чём уже не уверен. Даже, пожалуй, в том, как и зачем сюда попал. Бросив короткий взгляд в сторону впустившего его в кабинет коменданта окна, он снова вспоминает своё ощущение захлопывающейся ловушки и, может быть, будь он всего лишь ещё чуточку безумнее, он бы услышал чей-то зловещий смех.

Филлип думает, что знает - помнит - определённую версию себя, но теперь не скажет точно, от этой ли она реальности. Равно как и не скажет, есть ли они, эти реальности вообще. Он не может это проверить, даже то, что он нашёл тайник Коллинза этим своеобразным способом, фактически ничего не доказывает. Камин - одно из самых логичных для этого мест, со временем, просто чуть лучше присмотревшись, они бы всё равно могли догадаться. А потому всё, что он сейчас может - это придерживаться хотя бы какой-то линии самого себя. Даже если для сжимающего его плечи в стальной хватке Коула эта версия неправильная.

- Уверен ли я в том, что не снимал это убожество? - чуть горше, чем хотелось бы, переспрашивает всё-таки Филлип, выпутываясь из рук Гордона и в конечном итоге скидывая их совсем. - Зачем это мне? Зачем мне врать? Как будто есть какая-то репутация, которую подобное может запятнать, серьёзно, Гордон. - Он отходит чуть на шаг и взмахивает папкой. - Если бы это было моё, я бы обрадовался, сунул бы её молча в сумку, и мы бы быстренько свалили отсюда так же, как пришли, безо всяких сцен. - Затем снова замолкает и снова смотрит на  предмет в своих руках. Раскрывает и теперь уже обращает больше внимания на газетные вырезки. - Я не понимаю, как он мог хотеть меня подставить. Для этого он должен был знать...

В последний момент он зачем-то поднимает глаза на Гордона, а потом - всего лишь волею случая - фокусируется на том, что расположено у того за спиной, на входной двери. В самом кабинете темно, и единственный свет им падает с улицы через неплотно прикрытые после вторжения Джеффриса шторы. Снаружи же, в коридоре, свет горит на полную и проникает под дверь тонкой золотистой полоской. Которую вот прямо сейчас, в этот самый момент - только не совсем здесь - разрезает на две, а потом и четыре части темнота.

Шаги Филлип различает секундой позже, а ещё через три десятых - невозможно громкий, разрезающий барабанные перепонки скрежет, с которым в замочную скважину пытается войти ключ.
На панику, неуверенность и вопросы не остаётся времени - только переглянуться с Гордоном расширившимся глазами и потом надеяться, что он сам всё поймёт, сам догадается хотя бы просто молчать. Филлип же в два прыжка вновь оказывается у камина, чтобы вернуть на место папку и прикрыть тайник. Развернувшись, он сгребает Коула в охапку - уже который за сегодня раз? - и тащит к единственному месту, где они могут попытаться найти убежище - небольшому стенному шкафу аккурат за входной дверью, что он приметил ещё при первом беглом осмотре. Не факт, что им обоим там хватит места, но у них и правда сейчас только такой вариант.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-02-06 00:40:13)

В шкафу оказывается совсем темно - как будто он мог ожидать чего-то другого - и тесно от занимающей его одежды. Меж тем им вдвоём там вполне хватает места, но Гордон всё равно прижимается ближе, словно боится, вот только Джеффрис не уверен, чего именно. Ему и самому страшно, наверное, на столько, что он даже не может определиться, на что именно направлен это страх - на вошедшего человека, предположительно хозяина помещения? На то, что он их застукает, и у них будут проблемы? На то, что проблемы могут быть вовсе даже не учебного характера - учитывая обнаруженные ими снимки? Или на что-то более существенное? Может, на то, что так напугало его просто одним эфемерным ощущением ещё только когда он увидел приоткрытое окно?

Гордон вдруг утыкается носом ему в плечо и задерживает дыхание, а Филлипу только и остаётся порадоваться, что в темноте не видно его лица и потерянно-напуганного выражения на нём. Он не может и не хочет показывать сейчас соседу свой страх, равно как и то, как горят сейчас его щёки. Присутствие Коула немного ослабляет душащую Фила панику и сглаживает острые углы этого дерьма, в котором они оказались по его и только его вине. И всё же он даже не знает как реагировать на это действие, пока что отчаянно пытаясь заставить себя дышать тише, а потом Гордон и вовсе берёт его за руку, обхватывая запястье.

Пальцы у Гордона тёплые, чуть шершавые из-за обветренной кожи - насколько Джеффрис знает, тот тоже пренебрегает перчатками большую часть времени. Вот только зачем он всё это делает? Неужели от стресса? Неужели страх способен творить с людьми столь радикальные метаморфозы - даже самого безбашенного смельчака превратить в труса, даже находящихся в состоянии необъявленной войны людей в партнёров? Это скольжение кончиков пальцев по его коже выводит из равновесия - большей поддержки даже в таком, на первый взгляд незначительном, выражении он никогда в жизни не испытывал ни от того.

На краткий миг он почти забывает, что они вообще-то прячутся в чужом шкафу в практически абсолютной темноте - вошедший в комнату даже отчего-то не включил в ней общий свет. Филлип неуверенно тянется рукой, намереваясь коснуться волос Гордона, ещё даже не определившись, зачем, но случайно задевает пальцами и чуть не роняет что-то твёрдое. Рефлекторно обхватив предмет, чтобы тот удержать и не дать ему своим падением их выдать, рыжий почти сразу догадывается, что это. Он, конечно, англичанин, но с частью местной культуры, заключающейся в форме и способах использования бейсбольных бит его познакомили быстро.

Замерев так на мгновение, Филлип задумывается о том, как вообще пришелец умудряется что-то видеть - входная дверь закрыта, света он не включал ни общего, ни даже настольных ламп, а шторы, судя по всему, оказались окончательно задвинутыми, когда неизвестный закрывал окно. Может, он точно так же влез сюда без спроса и у него есть фонарь? Вот только он не видит со своей позиции даже бега отсвета луча по полу. Они совершенно точно не могут тут оставаться - что если это действительно Коллинз? Что если он уже больше никуда не уйдёт?

Кругом и так темнота, но мозг всё равно отвлекается на бессмысленные попытки что-то разглядеть, поэтому, Филлип закрывает глаза и вслушивается в комнату за тонкой дверцей шкафа - вот он различает шуршание ткани одежды, с которым человек присаживается на корточки, а затем, почти сразу тихий металлический скрежет крышки тайника о кафель внутренних стенок камина. Идея приходит в голову вспышкой, почти ослепляющей и моментально вбрасывающей в кровь адреналин. Его едва не дёргает, потому что силы, ловкость и быстрота ему понадобятся все, на которые он только способен.

- Ты здесь из-за меня, так что слушай, - на самой грани слышимости шепчет он, склонившись к уху Гордона и почти уткнувшись сослепу ему в висок кончиком носа. Затем перехватывает получше биту. - Как только увидишь знак, беги.

Он не говорит, какой знак, потому что в их положении нельзя не только произносить ни одного лишнего слова, рискуя быть услышанными, но и медлить, упуская тот единственный так удачно подвернувшийся шанс. И неважно, кто именно это и зачем ему понадобились эти треклятые снимки, неважно даже, как этот кто-то - если это не Коллинз, конечно, - узнал про них. Почему-то сейчас у него нет ни малейшего желания докапываться до сути, только свалить куда подальше и вывести хотя бы Коула из зоны своей неожиданной ответственности.
А ещё - потому что не заметить знак, который Рыжий собирается ему подать, просто невозможно.

Ненавижу быть ответственным, - мысленно проговаривает про себя Филлип, как можно тише открывая дверцу шкафа и выходя наружу. Ненавижу... И вместе с тем, несмотря на своё временами антиобщественное поведение, на проверку он оказывается действительно чуть ли не самым ответственным из всех. Не поэтому ли он фактически первый в классе? Теперь главное чтобы чёртов Коул просто сделал так, как он просил. Хотя бы один раз.

Его расчёт оказывается на удивление верным, а узкая полоса режущего света из коридора каким-то непостижимым образом даёт его странным глазам достаточно освещения для манёвра. Прищелец всё так и сидит на коленях перед камином, он никуда не торопится, перелистывая сначала газетные страницы в извлечённой из тайника папке, а затем и фото. Филлип вообще не дышит, пока крадётся - ещё немного и перед глазами поплывут разноцветные пятна, возвещающие о том, что ему срочно требуется кислород.

Они встречаются в идеальной точке - крадущийся через комнату чёрной тенью Джеффрис и загадочный человек, решивший наконец принять горизонтальное положение. Фил даже не помнит, как замахивается, просто сразу слышит глухой удар дерева о кость с тонкой прослойкой мягких тканей, а за ним - разлетающиеся по полу веером фотографии и тяжёлое падение тела. И Филлип как будто бы падает вместе с ним: комната в темноте словно переворачивается, и от того, чтобы свалиться бесформенной грудой сверху на свою невольную жертву, его удерживает только внезапно прорезавшая темноту густая и широкая полоса ярко-жёлтого света. Слава богу, Гордон, кажется, всё же послушал его и свалил.

Отредактировано Phillip Jeffries (2018-02-06 14:38:00)

Филлип раньше не часто прибегал к насилию и тем более таким его формам, так что всё это для него слишком ново. Он сохраняет равновесие, ориентируясь в частично освещённом теперь пространстве, но его бьёт мелкая дрожь, а правая рука так сильно сжала рукоятку биты, что ему почти больно.

Это всё какой-то страшный сон, неправильный и исковерканный. Оне не хочет быть здесь, он не хочет искать свои пропавшие фотографии и мучиться вопросов откуда и зачем взялись вот те, что они нашли. Он хочет просто сидеть на кровати в их комнате и готовиться к философии или печатать фотографии в той маленькой комнатушке, переоборудованной под фотолабораторию, или целоваться с Гордоном в том шкафу, начисто забывая о том, что внешняя реальность и вселенная вообще существуют. Но вместо всего этого он стоит посреди кабинета коменданта их общежития над чьим-то поверженным телом с битой в руках и надеется, что сердце не выпрыгнет у него из грудной клетки и что он наконец-то сможет снова нормально дышать.

Он мелит всего секунду, размышляя не стоит ли наклониться и проверить, кто же этот таинственный незнакомец, которого он только что вырубил, но практически сразу отказывается от этой идеи. Меньше знаешь - крепче спишь. Или имеешь чуть большие шансы на выживание. Он уже даже разворачивается и делает первый шаг в сторону выхода, всё ещё сжимая биту - то ли будучи не в состоянии разжать пальцы, то ли не желая оставлять "орудие преступления" на месте.

- Ах, значит, Филлип, - вдруг слышит он за своей спиной и моментально замирает, словно парализованный, только смотрит расширившимся глазами в пустой и светлый, кажущийся сейчас даже частью совершенно другой реальности коридор. - Единственный, кого у меня нет. Пока.

Этот голос кажется ему знакомым и вместе с ним - нет. Будто в него прокрадываются какие-то лишние, ломанные, неправильные интонации, будто сам смысл слов окрашивается в другие тона. Бежать уже поздно и, наверное, бессмысленно - этот человек знает его, а Филлип - нет. Как далеко он сможет убежать? Как долго бегать? И потом - что значит эта фраза?

Джеффрис надеется, что Гордон просто смотал удочки совсем, но часть его практически уверена, что тот будет где-то его ждать или - что ещё хуже - вообще может вернуться. Он понимает, что попал и, наверное, впервые в жизни так крупно, а потому совершенно не представляет, что делать. Но загадочный человек - кем бы он ни был - с ним разговаривает, причём делает это так, будто полностью владеет положением. И не похоже, чтобы он шибко хотел вызвать копов или был слишком сильно расстроен покушением на собственный затылок. Кстати, об этом. Как он пришёл в себя так быстро?.. Филлип оборачивается.

Из темноты кабинета, неестественно сверкая глазами, на него смотрит Эмерсон, но уже без очков и совершенно не напоминающий прежнего себя. Сейчас в его облике ничего не говорит о том, что он хотя бы теоретически может быть профессором вообще, не то что философии.

- Филлип, Филлип, Филлип, - заговаривает он снова, и у Джеффриса мурашки бегут по спине. Как голос может быть одновременно таким пугающим и маслянистым, вызывающим желание помыться и сжечь всю одежду? Как мог Эмерсон всё это время, что они его знали и у него учились, на самом деле быть этим? - Такой дерзкий, такой испорченный, такой наивный. Ты так стараешься убежать от самого себя и спрятаться от того, кто ты есть. Но меня не обманешь..

Они всё так и стоят на тех же позициях. Ни один не сойдёт с места, ни один не пошевелится - словно застывшие статуи, словно бы и не живые, если бы не этот монолог. Рыжий хмурится с каждым словом сильнее, всё больше и больше теряя нить. И вот он уже почти находит в себе силы, чтобы открыть рот и спросить нечто вроде "Что ты несёшь?", но так и замирает с открытым ртом.

- Мы же оба знаем, какой ты особенный, - это звучит, как издевательство, избитое и потому давно неискреннее, хотя, о какой искренности может идти речь сейчас? Но вместе с тем Фил с ужасом понимает, что "Эмерсон" имеет это в виду. - Потому что смотрят все, но только ты меня видишь.

Джеффрис ошалело моргает в повисшей тишине, такой густой, что она кажется почти осязаемой, такой оглушающей, что создаётся ощущение, что на них только что опустили герметичный купол и откачали весь кислород. Эта тишина закладывает ему уши, а вместо Эмерсона на него уже смотрит какой-то пучеглазый волосатый мужик с сально-зловещей улыбкой, словно никакого профессора и не было вовсе. От него не остаётся даже тела - когда Филлип опускает взгляд, он видит не коричневый кашемировый свитер их преподавателя и его же выглаженные со стрелками брюки, а только джинсу.

- Кто ты и что тебе надо, - рыжий всё же обретает подобие способности говорит, хоть и звучит не так уверенно, как ему бы хотелось. - Что это за фотографии?

- Моя коллекция выдающихся детей, тебе понравилось? Часть я уже собрал, - улыбка седоволосого незнакомца становится ещё более гадкой, а Филлип сразу думает про газетные вырезки. На них были сообщения о пропавших, в основном детях от пятнадцати до девятнадцати лет. - Часть ещё только будет моей. И даже твой дружок Коул... И ты будешь, Филлип.

Фил не ожидает подвоха, потому что этот говор завораживает. Потому что поделённая на две половины светом из коридора темнота создаёт обманчивое ощущение стазиса и покоя. Потому что он никогда и подумать не мог, что человек может двигаться так быстро. Но в следующую секунду укутанный в джинсу "Эмерсон" кидается на него с весьма недвусмысленными намерениями. Джеффрис реагирует значительно медленнее и успевает только развернуться, а потом седоволосый настигает его и накидывает сверху не пойми откуда взявшуюся удавку.

Он роняет биту - та падает на пол и несколько раз отскакивает от него со звонким звуком, который способно издавать только дерево, - и едва успевает просунуть между тонким жгутов и своим горлом несколько пальцев. Для чего-либо ещё уже слишком поздно. Его держат крепко, а удавку тянут сильно - кислород заканчивается слишком стремительно, и у Филлипа в запасе всего несколько секунд, чтобы как-то вырваться, прежде чем он окажется удавленным собственными костяшками. Он пытается бороться и несколько мгновений они топчутся на месте. Перекинуть его через себя у Джеффриса не получается - "Эмерсон" слишком устойчиво стоит на ногах или, возможно, просто его веса не хватает для подобного манёвра.

Тонкий шнурок режет пальцы, костяшки которых в свою очередь болезненно давят на горло. Фил не уверен в возможном эффекте, но решается с силой наступить пяткой на самые пальцы обидчику. В ответ тот всего лишь шипит, но этого хватает, чтобы хватка ослабла, и рыжий вырвался. Но стоит ему, воспользовавшись этой заминкой, попытаться сбежать, как дверь захлопывается перед его носом сама собой - Джеффрис только врезается в тёмное дерево, а сверху на него почти сразу налетает злобный мужик. Он хватает Филлипа за волосы и, чуть оттянув его голову назад, бьёт её о дверь, разбивая бровь, а потом с невероятной силой отбрасывает обратно в кабинет.

Затем он почти крадётся к своей жертве на чуть согнутых коленях, зачем-то выгнув спину. В таком виде на фоне плывущей сейчас перед глазами Фила расфокусированной комнаты он выглядит каким-то подобием дикого зверя, кровожадного хищника, обходящего в ритуальном танце свою добычу. Подобравшись ближе, он хватает Джеффриса, словно бесформенную груду, и тащит к рассыпанным по полу фотографиям, снова хватает одной рукой за волосы, удерживая второй за горло, и заставляет смотреть.

- Я собирался оставить вас на сладкое, дать настояться, понаблюдать, - полушепчет он Филлипу на ухо. - Но ты всё испортил. Ай-яй-яй.

С ужасом осознав, что это может значить, Фил дёргается в его руках, но единственный эффект от этого - его же выбранные волосы. "Эмерсон" явно превосходит его в силе в несколько раз и намерен на полную использовать это преимущество точно так же, как Фил не намерен сдаваться. Ведь как только эта тварь разберётся с ним, она возьмётся за Гордона. Причём этот "Эмерсон" явно не только извращенец и убийца - он хренов садист, ведь он не торопится убить Филлипа, нет, он рассказывает ему о своих планах, пугает, усугубляет и наслаждается. Он словно купается в отчаянии, которое волнами расходится по сознанию Джеффриса, не давая ему сосредоточиться и наконец начать адекватно соображать.

Наверное, он всё-таки кидается на своего обидчика, не обращая внимания на сдавливающие горло пальцы, когда хватка в волосах ослабевает, потому что через пару мгновений, когда с глаз спадает пелена, Фил обнаруживает себя в пылу схватки. Они катаются по полу, отбрасывая от себя снимки и газетные вырезки, пытаясь добраться до горла или - в случае с Джеффрисом - глаз. Вот только силы их неравны даже без учёта того, что Филлипа приложили головой о дверь, и потому он проигрывает. "Эмерсон" наседает на него, плотно сжав горло и сдавливая трахею.

Рыжий хрипит и царапается, но толку с этого ноль. А потом он ухитряется всё же немного разжать удушающие его пальцы и поджать ноги, чтобы затем вложить все оставшиеся у него силы в один толчок. "Эмерсон" отлетает, но почти сразу группируется и подскакивает снова. Филлип в этот момент собирает себя с пола и пытается бежать, но снова оказывается настигнутым. Его хватают за ворот пальто и разворачивают к себе, на что он отвечает единственным пришедшим в голову образом - прижимает к груди руки, а потом со всей имеющейся силой отталкивает обидчика.

Седоволосый пятится назад, неуклюже взмахнув руками и неожиданно для них обоих наступает на позабытую всеми бейсбольную биту. Как в каком-то идиотских детских мультиках, которые даже Филлип смотрел в детстве по выходным, бита прокручивается под его ногами, заставляя его скользить назад дальше и придавая ему дополнительного ускорения. Немного, но того оказывается достаточно, чтобы "Эмерсон" со звоном бьющегося стекла и треском разламывающихся деревянных рам вылетел в окно.

Всё происходит так быстро и нелепо, что Джеффрис так и замирает на месте с выставленными вперёд руками, то ли не желая, то ли боясь осознать содеянное. По комнате быстро распространяется холод - проникающий в изломанную дыру ветер треплет полы штор и гоняет по полу обрывки газет, завывает среди осколков. Филлип смотрит на свои ладони так, будто видит их первый раз в жизни и совершенно не уверен, для чего вообще они ему нужны. А потом осмеливается перевести взгляд на зияющую в окне дыру.

Медленно, на совершенно ватных и активно протестующих этому ногах он подходит к краю и выглядывает на улицу, где в снегу лежит то, что когда-то было их профессором философии. И в первую секунду он всё ещё видит человека, одетого в джинсовую тройку, с длинными, чуть вьющимися седыми волосами и пугающими чертами лица. Он видит, как этот человек улыбается и подмигивает ему, несмотря на своё положение.

А потом наваждение исчезает.
И на снегу, раскинув конечности карикатурной звездой, уже лежит хорошо знакомый ему по длительным диспутам Уолтер Эмерсон, а по разны стороны от него снег пропитывает почти чёрная в синеватых сумерках кровь.