« Уважаемые пассажиры, говорит старший бортпроводник. Наш самолет совершил посадку в аэропорту Пулково, города Санкт-Петербург. Температура за бортом плюс шесть градусов Цельсия. Время – шестнадцать часов тридцать две минуты. Благодарим вас за выбор нашей авиакомпании. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки ».

[indent] Люди рукоплескали нестройными, разрозненными хлопками, переговаривались в полтона и суетливо копошились, рвущиеся вырваться, наконец, из железного нутра душного аэробуса. Стефано – скучающе прикрывший глаза и оградивший слух лучшими композициями Бориса Арапова, – не видел этого и не слышал, но знал наперед, давно осознавший опостывшую и столь предсказуемую цикличность человеческого существа. Впрочем, стоит признать, что всякому искусству, будь оно даже бытовым и привычным, нужно отдавать должное. Уж он-то знал это в совершенстве.

[indent] Три вялых хлопка прозвучали тихо и словно бы робко, моментально потерявшись в гудении голосов и топоте человеческого стада. Стефано не торопился, из-под ресниц, отрешенно наблюдая за вялотекущей вереницей пассажиров. У него еще есть время, а спешка, как говорят русские, хороша лишь при ловле блох.

[indent] Русские. Что он знал о них? Гордые сумасшедшие – исключительные и видные, словно кровавый след на первом снегу. Честности ради стоит сказать, что всякий народ, без сомнений, сумасброден по-своему, но русские, пожалуй, стали бы фаворитами Мании и Лиссы, коли те решили бы искать себе любимцев. Будучи, впрочем, противником разного рода стереотипов, Стефано запоминал, но верил далеко не до конца, слухам предпочитающий личный опыт и наблюдения.

[indent] Одно он знал точно – его дорогой русский друг был необыкновенным просто наверняка, иначе как еще объяснить этот жгучий интерес и немое, словно затуманенное ощущение воспринимаемое чем-то душевно родственным и равным? Сергей Разумовский  был из породы новаторов – творцов современности без страха и упрека, что не боятся выходить за границы и поступаться общепринятыми канонами и техниками. Творцы хаоса, если хотите, свободные душой, но ограниченные общественностью. Это их горе и их же благословение.

[indent] Смотря на проносящийся за окном такси пейзаж, Стефано мог лишь уповать на то, что не ошибся в своих бесплотных (пока что) предположениях.

[indent] Город встречал его туманными сумерками, пылающим золотом фонарей и быстротающей снежной крупой. Холодало, промозглым ветром покусывая за нос и щеки, трепля волосы и полы пальто. После теплого климата Италии и умеренного Америки, это было в высшей степени непривычно. Стефано, впрочем, старался не обращать внимания на неудобства, лавируя в людском потоке и осматриваясь в месте для себя совершенно новом и непознанном.

[indent] «Северная Венеция» – одно из сотен имен этого города, полностью оправдывало себя, и теперь он осознавал это в полной мере. Все эти мосты и полные темной воды каналы, театры и прошедшие сквозь века здания, статуи и барельефы, переулки и низкие крыши. Царствие культуры, пронизанное творческим романтизмом. В этом городе царил покой и незримым резонировал по коже и разуму призыв к молчаливому созерцанию. Этот город был центром композиции, а не декорацией как многие прочие вроде Пизы и Каира, и за одно только это ему стоило отдать должное.

[indent] Он, пожалуй, мог бы еще долго слоняться по погруженным в туманный полумрак улицам, заглядывая в лица древних, посеревших от времени каменных атлантов и долгие минуты созерцать пережившие века творения рук человеческих, но его ждали. Его ждали за чертой этого прекрасного города, и в этом было нечто забавное. Стефано и припомнить не может, когда в последний раз он так просто и легко срывался с места, чтобы заглянуть в глаза человека, которого знал вовсе не давно и совсем не близко.

[indent] Это, пожалуй, вдохновляло.
[indent] Одна скромная флорентийская выставка Валери Хегарти преподнесла ему чуть больше чем простое воодушевление.
[indent] Один скромный вечер на площади Синьории показал ему, сколь мир полон похожими по духу людьми.

[indent] Город за стеклом – серая с золотым и охристым полоса, в которой поочередно мелькают лица прохожих, архитектурные изыски и рекламные щиты. Они едут молча и Стефано рефлекторно скорее, нежели намеренно перебирает пальцами по сумке в такт музыке Арапова. Дорога начинает его утомлять, но без процесса не будет результата – один из банальнейших законов мирозданья. Отдавай, чтобы получать. Он почти дремлет, но открывает глаза в тот момент, когда чувствует, что машина остановилась, доехав, наконец, до конечного пункта.

[indent] Дом Сергея Разумовского, будем честны, вовсе не выглядит как райское местечко (в вечерних сумерках и подавно), скорее нагоняя какой-то специфической жути и незаметно вороша чувство здравой опаски.

[indent] Стефано улыбается – ему такие места по душе.

[indent] Его не встречают, что не удивительно, потому что он, в общем-то, и не говорил о своем приезде, оставив точность королям, но ворота приглашающе приоткрыты, а на нижнем этаже горит свет и Стефано тянется к нему, без особой, впрочем, спешки. Он с почти возмутительной неспешностью идет к порогу дома, осматриваясь и улыбаясь черноглазым воронам, молчаливо взирающим на него с высоты парковых статуй. У этого места, пожалуй, есть душа – совершенно необычная, которую и разгадывать не хочется, лишь бы сохранить этот едва пугающий флёр недосказанной таинственности. Ступени чуть поскрипывают под его шагами, но в безмолвии ночи звук кажется до отвратительного оглушительным, ровно как и стук.

[indent] ― Buona sera, caro amico. Твой дом – красивое место, ― его скромных языковых познаний, хватило для одной простой фразы, прозвучавшей пускай по-итальянски смягченно (слишком) и с явным акцентом, но все же. Родной язык, говорят, приятен слуху его носителя и располагает на добрый лад, а другого сейчас и не требовалось.