crossover

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » crossover » Раккун-сити » — like father, like daughter


— like father, like daughter

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

http://sa.uploads.ru/sMzbm.png


emily kaldwin & corvo attano
1853 // the month of nets

Отредактировано Emily Kaldwin (2017-12-09 22:08:33)

+2

2

[indent] Время обладает удивительным свойством менять скорость своего течения без каких-либо видимых на то причин. Вот, например, ещё всего каких-то несколько лет назад Корво мог с уверенностью сказать, что чувствует себя всё тем же легконогим юнцом, что и раньше. Мчаться по крышам Дануолла, распугивая птиц, беспечно прыгать с высот, — всё это он мог делать без оглядки на возможные последствия. Он практически не чувствовал усталости, боли в натруженных мыщцах, даже дыхание не сбивалось. Всё изменилось в одночасье, так неожиданно и быстро, что Корво даже не сразу заметил перемены, пока они не приложили его по затылку суровой правдой.

[indent] Холодный мраморный плен словно оставил за собой сухое, пыльно-каменное крошево в суставах — он был готов поклясться, что иногда они тихо, как бы жалобно поскрипывали в ответ на даваемую нагрузку — и лёд в кончиках пальцев, от которых будто оттекла вся кровь. Корво чувствовал себя невыносимо погано, но боялся сознаться в этом даже Эмили, хоть только ей и мог доверить эту тайну. Скоро Императрице предстояло отправиться в важную поездку на Морли, и треволнения о своём старом отце стали бы для неё лишним грузом в пути.

[indent] У Корво создавалось стойкое впечатление, что отныне ледяное дыхание смерти неустанно сопровождает его на каждом шагу. И именно по этой причине он не позволял себе сидеть на одном месте. С утра до вечера он был на ногах: изматывал себя продолжительными забегами или же до исступления полосовал мечом тренировочные манекены, если только дела политические не требовали его предельного внимания. Иногда конечности начинали неприятно ныть, словно отвыкшие от такого активного движения. Иногда он осознавал, что его изрядно тормозила проклятая одышка.

[indent] «Старая развалина», — думал он разочарованно и снова бросался в бой со временем и собственным возрастом, не рискуя делать ставок на то, кто же выиграет в этой неравной схватке.

[indent] Корво боялся, что если он остановится, то снова превратится в симпатичную скульптуру, (не)достойную украсить чей-нибудь сад. («Спасибо, Далила, никогда бы не подумал, что нечто подобное станет моим ночным кошмаром».) Из-за этого он порой даже ловил себя на мысли, что не может нормально заснуть. Он долго ворочался в кровати, пытаясь устроиться то так, то эдак, но сон всё никак к нему не приходил. Всего на каких-то несколько жалких часов перед рассветом он проваливался в липкую паутину полудремы, но этого определённо было недостаточно. Словно он пытался перенестись через целый океан на одном лишь энтузиазме, а зыбкие воды поглощали его на полпути, отправляя ко дну.

[indent] Остроты не утратил лишь разум Корво. Казалось, наоборот, в свете всех происшедших (пусть и не совсем с ним) событий он заточился лишь сильнее, что не могло не радовать. Этот же разум подсказывал, что скрываться в своём самочувствии от дочери — более, чем бессмысленно. Её цепкий взгляд и без чужих подсказок мог подметить перемены в его поведении. И им обоим определённо станет чуточку легче, если перед расставанием они поговорят обо всём, что тревожит.

[indent] Слишком много лет Корво мог доверять лишь самому себе. Пожираемый беспокойством о близких, он не позволял себе откровенничать с ними о собственном состоянии. Даже Джессамине, милой Джессамине он не докучал подобными разговорами, (хоть сейчас и понимал, что ей ни в коем случае не было бы в тягость посвятить ему немного своего времени и выслушать). Что уж говорить про Эмили: раньше она была слишком юна для такого, затем — чересчур независима. Но то время уже давно прошло. Они были равны во всём, и Корво надеялся, что Эмили готова выслушать своего старого отца.

[indent] Для таких разговоров нужно уединение. А у них двоих был их укромный уголок, где в прошлом они могли часами прятаться от остального мира. Там же Корво после длительных (и в чем-то надоедливых) уговоров принялся тренировать дочь всему, что умел сам, и гонял её так, словно она была ужасно разленившимся солдатом, а не правящей Императрицей. Подобная строгость была небезосновательна: только при помощи дисциплины и многократных повторений можно было отработать получаемые навыки до автоматизма. Чего он от Эмили, к своему огромному удовлетворению, и добился. Теперь же, видимо, пришёл её черед проверить способности своего учителя.

[indent] Проникнуть к дочери в кабинет (и даже не через окно, а как положено) не составило никакого труда, тем более, что сама хозяйка в нём отсутствовала. Рабочий стол был педантично прибран, так что листок для записки нашёлся в мгновение ока. Что поделать, страсть к драматичным выпадам у Корво с возрастом не ослабла, а скорее даже наоборот. Задумчиво почесав заросший подбородок, он принялся небрежно царапать слова.

Жду тебя на нашем месте. Я не должен услышать, как ты идёшь.

[indent] Корво по себе знал, что элемент соревнования определённо заинтересует Эмили. В конце концов, в их жилах текла одна кровь.

✧✧✧

[indent] Горьковато-соленый прибрежный воздух наполняет лёгкие, приятно покалывая в носу. Ночные улицы Дануолла привычно пусты, вызывают воспоминания далёкие, словно давно позабытые. О том, как они только начинали свой долгий путь. Как он учил её правильно держать руки, цепляться за выступы, выискивать взглядом любую шероховатость, которая может стать опорой. Её маленькое, ещё такое по-детски милое, но хмурое, сосредоточенное личико. Корво бы всё отдал, чтобы хоть на мгновение вернуться в то время. Над временем он больше не властен.

[indent] Прежде всего ему самому необходимо было размяться. Пробежка по крышам — самый оптимальный вариант для этой цели. Путь до старых складских помещений, заботливо переоборудованных им в своеобразную полосу препятствий, Корво мог бы преодолеть даже с закрытыми глазами, уж слишком часто он сюда наведывался.

[indent] По боку еле слышно похлопывает кошель. Сумма там чисто символическая, исключительно для того, чтобы он не пустовал. Аттано ничуть не сомневается, что Эмили быстро избавит его от этой импровизированной добычи.

[indent] Комната просторная, но освещена скудно. Небольшое подспорье для маленькой воительницы. Корво медленно переступает из угла в угол, чуткий, настороженный, цепко всматривающийся в каждую тень.

[indent] «Пожалуй, я заставлю её плавать, если подведет меня», — решает он, и слабая усталая улыбка расчерчивает уголки глаз лучиками морщин. Корво ещё не уехал, но уже чувствует, как будет скучать.

+2

3

В Башне царит звенящая, напряженная суета, придворные заняты подготовкой кипящего котла, в котором будет в ближайшие дни вариться Ее Императорское Величество; от нее требуются выдержка, безграничное терпение и мудрость, а все остальное – от торжественных речей до обязательного набора выходных костюмов – возляжет на плечи неуемных сановников.

Откровенно говоря, сановники были на редкость хороши в своем умении Ее Императорское Величество бессовестно затюкать, раз за разом напоминая о церемониале и ходе заведомо распланированной поездки, но Эмили, как-то заметно повзрослевшая после всех злоключений, выпавших на ее долю, больше не роптала, не противилась, не дремала, прислушиваясь к советам только вполуха: она научилась спокойствию. Ей было далеко до напророченной «Мудрости», которой величали ее интересное правление, но горький урок императрица усвоила слишком хорошо – и не собиралась давать судьбе повода вновь его преподать.
Но прежде за ее плечом всегда был Корво.

Пожалуй, Эмили, при всем своем желании, не могла вспомнить времени, когда его не было в ее жизни: казалось, неотступная тень, что оберегала ее мать, всегда наблюдала и за ней. Тогда, когда трон казался ей слишком большим и неудобным, Корво был другом, защитником, поддержкой; позднее, стоило Эмили во всех отношения дорасти до своего венценосного статуса – союзником, наставником, отцом, наконец. Казалось, не сыщется в мире силы, что его остановит; что вынудит ее непобедимого Лорда-протектора споткнуться.

Но сила нашлась, преграда, о которую можно было споткнуться – тоже; уже второй раз за жизнь вынужденная беспомощно наблюдать то, как чужая злая воля отнимает у нее родителя, Эмили не верила, что ее отца – непобедимого Лорда-протектора! – обратили в камень. Ее руки дрожали, когда она касалась холодного мрамора, в который заковали лицо Корво: тогда больше всего на свете она боялась, что ничего не сработает, что никакая она не властительница Островов вовсе, а так, подделка, и в касании ее нет никакой императорской власти.

Этот кошмар закончился, зато начался другой – тот, где Корво нет рядом вовсе не потому, что его у нее отняли насильно, но потому, что Эмили сама его отпустила. В конце концов, обязанности Его Светлости герцога Серконоса времени и сил отнимают почти столько же, сколько и титул Императрицы Островов.

Она беспокоилась: нет, тревога зиждилась отнюдь не на опасениях о том, что ей придется обойтись без сопровождения Корво, или о том, что он не справится с возложенной на него герцогской миссией – скорее, Эмили беспокоило его рвение успеть везде и всюду. Встречаясь с ним при дворе, Ее Величество, поддерживая беспристрастную маску подчеркнуто-вежливого безразличия ко всему, однако чутко подмечала перемены, затронувшие отца после заключения в камне. Он выглядел усталым – а ведь она искренне надеялась, что новый титул даст ему больше времени на личный отдых.

Они были похожи – даже слишком – в умении скрывать личные проблемы от остальных, но Эмили верила, что скрывать их еще и друг от друга у них не было нужды. У нее не было человека ближе и роднее – и пусть многие поставили бы ей, не ребенку, а взрослой молодой женщине, государыне и всезанятой правительнице в упрек эту слабость, Эмили не могла позволить их связи растаять вот так глупо.

Надо ли говорить, что она была рада возможности встретиться вдали от императорского двора, от злоязычных придворных и бесконечной вереницы подготовительных мероприятий: заставшая ее на столе записка была встречена озадаченной бледной улыбкой.
День не принадлежит правителю: время, когда светит солнце, тот должен всецело вверить заботам о своем народе. Но ночи-то, долгие холодные ночи Дануолла все еще принадлежали не правителю, но ей, Эмили Колдуин.
А выспаться она успеет и на Морли.

***

Город – ее город – спал, укрытый тенями и сыростью; тучи, затянувшие луну, предвещали дождь – Эмили надеялась добраться до места встречи прежде, чем первые капли забарабанят по крышам. Она давно не выбиралась из Башни в поисках приключений и возможностей испытать свои умения, – того ей с лихвой хватило в Карнаке – но Эмили хорошо помнила улицы и тайные проходы, спрятанные меж домов и взрезающие целые кварталы: путь до реки занял куда меньше времени, но дождь застал ее прежде, чем она успела скрыться под навесами обширных складов.

Нужную ей надстройку она узнала сразу и прежде, чем прошмыгнуть незамеченной внутрь, наспех протерла сапоги – чтобы не оставляли за собой следов.
Эмили могла, зачерпнув сил от вечного источника, что питал Метку, слиться с тенями – буквально – и проскользнуть с дыханием ветра, принесенным с реки, но нашла это постыдным и бесчестным: ей хотелось быть уверенной, что на навыки, приобретенные упорным кропотливым трудом, она может рассчитывать так же, как и на подаренные потусторонним миром умения.
Вот отец умел держать свой секрет в тайне – да так, что Эмили знать не знала о нем вплоть до резни в тронном зале.

Держась теней, она пригнулась, сместив центр тяжести вперед; притаившись за винными бочками, осторожно выглянула, чутко прислушиваясь – Корво умел передвигаться бесшумно, но Эмили, в конце концов, была самой прилежной его ученицей, и могла распознать отцовский шаг с закрытыми глазами. Да и она наловчилась передвигаться незаметной, мягколапой кошкой – уж слишком часто приходилось красться в Карнаке, опасаясь за свою жизнь.
Запомнив траекторию передвижения, Эмили, памятуя об осторожности, проскользнула за нагромождение ящиков, задержала дыхание: стоит уличить подходящий момент и протянуть, поддавшись вперед, руку – и можно дотянуться до кошеля без необходимости выходить из тени.
«Тайно как секрет, тихо как закат».
Она ловко отцепила кошель, не позволив медякам растрезвонить о ее присутствии: схоронившись за ящиками, выдохнула – Эмили не торопилась, что говорится, являть себя двору. Ей хотелось, чтобы прежде отец сам обнаружил пропажу – истинное мастерство оценивается учителем, а не выставляется напоказ нерадивым учеником.
Достаточно повременив, Эмили распрямилась и так же тихо, как Корво, шагнула из теней в свет.

– Я рассчитывала на перечные конфеты, – пересыпая медные монеты из ладони в худой кошель, улыбнулась она той редкой, мягкой улыбкой, что берегла для немногих. – А на эти деньги я, в лучшем случае, могу разжиться только кульком морлийских яблок.
«Ими меня в великой щедрости закормят и на самом Морли, благодарю покорно».

Эмили демонстративно зацепила добычу за пояс, по-ребячески дерзко похлопала ладонью по кошелю: здесь повсеместно довлеющие над ней тяжелые цепи императорского формалитета не имели силы, и она вновь чувствовала себя неуклюжим, – в сравнении-то со своим строгим ментором! – непоседливым ребенком, в бою и учении ведомым не столько желанием стать непревзойденным бойцом, но тем, чтобы отец ею искренне, неподдельно гордился.
Эмили все еще не могла сказать наверняка, стала ли она после всех свалившихся на ее голову испытаний правительницей, достойной памяти своей матери и любви народа, но смела надеяться, что теперь отец видел в ней равную.

– Отец и дочь, а все не могли увидеться, – сказала Эмили виновато, заключая Корво в объятия – крепкие, но вместе с тем невероятно бережные; она скучала, и очень. – Столько времени прошло с тех пор, как мы в последний раз здесь тренировались.
«И еще больше пройдет, – думала она не без печали, задержав обхваченную темной повязкой руку на плече лорда-протектора, – прежде чем мы вновь тут встретимся».

Когда глаза всецело привыкли к мягкому полумраку, Эмили осмотрелась: пришедшее в запустение складское помещение с попрятанными по углам пылью и тренировочным оружием (отец, помнится, специально схоронил в пустых винных ящиках пули и арбалетные болты, ибо с ее меткостью на первых порах несчастным крысам доставалось больше, чем мишеням) все еще казалось таким… родным: здесь она проводила бессонные ночи, по собственной невнимательности получая синяки и загоняя себя с мечом в руках до изнеможения – только для того, чтобы по возвращению в Башню без чувств повалиться в мягкую кровать, урвать глубокие, как морское дно, несколько часов сна, и проснуться бесконечно больной физически, но довольной и полной мальчишеского рвения.

– Начнем с основ? – широко хмыкнула Эмили, взглядом отыскивая вбитый в стену много лет назад ее же рукой гнутый гвоздь, который она использовала в качестве вешалки; подвесив на него пропитанное приречной влагой пальто, она перестегнула кожаный жилет и засучила рукава безукоризненно белой рубашки – все та же образцовая ученица, и не придраться.
Острая сталь раздвижного меча едва слышно зашелестела, обнажая оружие, пальцы крепко сомкнулись на рукояти: Эмили чувствовала знакомую легкость прекрасно сбалансированного клинка – она вновь была в своей стихии.

– Только обещай, что не станешь поддаваться, – смешливо поморщилась Эмили, вставая в защитную позицию. – Я намерена одолеть герцога Серконоса в честном бою, а после хвастать этой победой на званом ужине в Морли.
Она не позволила мрачным воспоминаниям о том, что случилось со старым герцогом, прокрасться в свое сердце.
Сейчас ее отец был тут, то была их едва ли не последняя встреча перед долгим расставанием – и Эмили намеревалась запечатлеть ее в памяти, не омрачая тоской.

Все, как прежде.

+2

4

[indent] Хорошо иметь наставника, который всему обучен и настроен обучать других. Хорошо, когда он указывает тебе на ошибки и помогает их скорректировать, когда направляет на путь к своему неповторимому боевому стилю. Корво долгое время не мог таким похвастаться, потому что кто в здравом уме взял бы в ученики молокососа без роду и племени, который даже расплатиться за обучение был не в состоянии. По этой причине он был вынужден учиться всему сам, впитывая знания из каждого досупного уголка как губка. Он досаждал мальчишкам — сначала ровесникам, а потом и старшим — и подначивал их к драке. Он падал много раз и ещё больше поднимался, чтобы снова схлестнуться с чужими кулаками. Возвращался домой и вверял себя в заботливые материны и сестрины руки и позволял им как следует отругать его за поведение, а потом обработать многочисленные синяки и ссадины, которые пышно расцветали прямо поверх старых. И никогда не проговаривался им, где умудрялся так сильно травмироваться, хотя они подолгу приставали с расспросами.

[indent] С возрастом Корво стал осмотрительнее и гораздо ловчее. Уж теперь была очередь его случайных соперников возвращаться домой с помятым видом, а для него самого была уготована участь горделивого победителя. Каменно-глухая стена непонимания со стороны родителей встречала его: им было невдомек, отчего любимый сын так упорно стремился нарваться на драку. Он даже не пытался объяснить причины своих действий и надеялся, что когда-нибудь они поймут и оценят его старания.
[indent] Лишь в шестнадцать лет Аттано получил свои первые настоящие уроки. Постепенно исправляя самостоятельно выработанную технику боя, он безмолвно поражался, как вообще сумел выиграть Клинок Вербены, не лишившись какой-либо особливо важной части тела. Его непобедимые на первый взгляд стойки имели столько недочетов, а оборона — так много брешей, что удивительно, что он вообще смог дожить до того момента. Вот насколько необходим наставник в столь опасном деле, как боевое обучение. Хвала Островам, у Эмили ментор был. Лучший из лучших, один из самых одаренных и талантливых бойцов своего времени. Он сам.

[indent] Корво вложил немало сил и труда в обучение дочери и мог по праву гордиться результатом. Эмили была столь же жадна до знаний, как и он сам когда-то, и не менее способна. Она в одинаковой мере превосходно овладела как холодным, так и стрелковым оружием, поражая своего отца (разумеется, чего он не демонстрировал из соображений воспитания) чудесами меткости и острым зрением. Со временем, которого у них было в достатке, она стала весьма опасным бойцом. Но не для Корво, само собой. Так он всегда полагал. Вполне возможно, что в свете последних событий всё переменилось не в лучшую для него сторону.
[indent] Но вот они здесь, впервые за долгое время снова вместе, как раньше. Досадно, что продлится это мгновение сравнительно недолго, и уже в считанные часы им придётся вновь расстаться, только теперь на неопределенный срок. Обоих ждут важные дела, не терпящие отлагательств, а государства не обеспокоены их личными привязанностями.

[indent] «И всё же, я хорошо её научил», — думает Корво и поворачивается к дочери лицом, но все равно сомнения закрадываются в его душу так же неслышно, как и сама Эмили — в их убежище. Он не заметил пропажи кошеля из-за её навыков, несомненно, улучшившихся за прошедшее время, или по причине своей усилившейся невнимательности? А может, одно просто поспособствовало другому и сыграло против него? Или кто-то слишком погрузился в свои тревоги и сам виноват. Так или иначе, красноречивее о своём присутствии Эмили заявить не могла. Виновница встречи выглядит задорно-счастливой, и от этого греющего сердце зрелища Корво не может не улыбнуться. Всё сразу становится так легко и привычно, словно не случилось никакой Далилы, её заговора и козней. Словно всё было как раньше.

[indent] — Помнишь, что мы говорили о сладком до еды? — смеется он еле слышно. На вкусовые пристрастия юной императрицы ругались, в первую очередь, служанки и её преподаватели, сам же Корво не видел ничего дурного в том, что Эмили хоть где-то имеет свободу выбора. Воспитательную беседу, правда, провести всё равно пришлось под давлением обстоятельств, но не то чтобы это возымело какой-то результат. Нужно было просто обзавестись терпением и дождаться её более сознательного возраста, но почему-то не все это понимали.

[indent] — Теперь увиделись, — выдыхает Корво с облегчением, едва ощущает крепкие объятия дочери и сжимает её в ответ. Он вспоминает, какими худыми были раньше её руки — как две веточки, хрупкие и тонкие, не державшие ничего тяжелее карандашей и заботливо вытесанного деревянного меча. Но груз ответственности за всю Империю, сжатую в её крохотном кулаке, и настоящее оружие налили её мышцы силой и напитали члены выносливостью, хотя стан её отражал эти изменения меньше и продолжал оставаться таким же лёгким и ладным, как и у её матери. Что сказала бы Джессамина, увидев, как он воспитал их дочь? Гордилась бы или, наоборот, порицала за то, что гонял её и в дождь, и в зной, не давая заслуженно нежиться в постели по утрам? За то, что позволил изящным холеным пальцам однажды сомкнуться вокруг рукояти клинка?

[indent] «Я уже никогда не узнаю», — думает он со сжимающей сердце тоской. Не было ни дня, когда он не вспоминал бы о прежней Императрице и о всех разделенных с ней моментах. Раньше он ещё мог послушать её, — тот бледный, размытый отпечаток, словно в насмешку запертый Чужим в клетку из плоти и металла — ведающую ему чужие тайны. Теперь же он был лишен и этой радости. Но с ним всегда было живое напоминание о том, что Джессамина (именно она, а не Императрица) была с ним и выбрала его среди всех прочих. Напоминание цветёт улыбкой, которую сложно игнорировать, ибо она так редка и демонстрируется немногим. Корво улыбается в ответ. За окном негодует ветер, но в здании воздух моментально теплеет.

[indent] — Ну давай, Величество, — он подхватывает её игривый тон и обнажает свой клинок в ответ, наслаждаясь знакомой, не обременяющей тяжестью. — Посмотрим, не разучилась ли ты в своём отпуске тому, чему я тебя учил.
[indent] Конечно, сложно назвать отпуском побег из родного города в поисках помощи, а Карнаку, на тот момент переполненную не самыми доброжелательно настроенными личностями, — курортом. Но напоминать о случившемся сейчас Корво хочется меньше всего. В конце концов, они встретились не для того, чтобы грустить (демонстративно) или злиться, а как следует погонять друг друга.

[indent] Он безо всяких предупреждений делает выпад (потому что в реальной жизни о нападении никто никогда не предупреждает) и наносит несколько коротких рубящих ударов. Корво отстраненно думает о том, как раньше легко и естественно совмещал клинок и способности, дарованные Бездной. Словно они всегда были с ним, часть его духа, продолжение его воли. И думает о том, сможет ли он теперь вообще справляться без них. Сила пьянила. А без неё он вновь чувствовал себя слабым и ничтожным, как в тот день, изменивший всё.

[indent] «Не отвлекаться!» — рычит он самому себе и едва не пропускает удар, что выбивает его из заданного ритма. — «Соберись!»
[indent] Стремясь компенсировать свой промах, Корво плавным, отточенным движением заходит Эмили за спину и вновь атакует. Сложно понять, кому он пытается доказать, что ещё способен на многое: ей или всё же себе.
[indent] А может, сразу обоим.

+2

5

Когда-то от сильных и едва ли щадящих ударов Корво, парированных ее клинком, ломило в хрупких костях; после тренировок у тогда еще юной, гибкой, но все же тщедушной на вид Эмили больше всего болели руки, но она не умела жаловаться – упрямилась, ускользая от атак, и принимала бой лишь тогда, когда отец молча, одним взглядом ставил ей в упрек свойственную всякому ребенку трусость, вытравленную с годами.

Сейчас, отбросив звенящей сталью обрушившийся на нее удар, Эмили не почувствовала ничего, кроме будоражащей дрожи предвкушения, поднимающейся в теле морской волной. Открытие это показалось ей удивительным: либо она слишком давно не испытывала себя в бою с Корво, либо и впрямь превзошла самого лорда-протектора в умении держать удар.
Бездна, да всю свою жизнь она только и делала, что держала удар.

Потусторонняя сила направляла ее шаги, дышала вместе с ней, предвосхищала всякую атаку, что упустил бы простой обыватель, лишенный этого дара; иной человек, вступивший бы в схватку с Корво неподготовленным, был бы уже мертв, но не она – Эмили еще помнила бои не на жизнь, но на смерть, закалившие ее в изгнании, она грезила по этой разнузданной свободе, она отчаянно хотела чувствовать себя живой, а не похороненной заживо под бюрократической волокитой и бременем долга.

Она стала быстрее и ловчее, уходила от ударов прежде, чем взлетевший клинок мог бы опуститься на ее голову; и за все это должна была благодарить не собственную выучку, но Бездну, что следовала за ней шаг в шаг – или это Эмили, как неуклюжая ученица, пыталась поспеть за ней.
Про себя она отметила, что Корво, напротив, двигался медленнее, чем прежде.

Нет, он все еще был быстрее, чем все встреченные ей на пути офицеры серконской гвардии, смотрители и стенатели с набором бесчестных приемов на все случаи жизни; его стремительные удары все еще кололи и метили в цель с пугающей мощью и рвением, будто бы перед ним не Императрица и даже не дочь, а криминальный элемент самых темных и страшных кварталов столицы, но прежде – Эмили отмечала это с обреченной ясностью – он превосходил самого себя во много раз.

– Императрицам, – усмехнулась она, возвращаясь к предмету их шуточного спора, даже не сбив дыхания, когда клинки встретились в противостоянии, – закон не писан.
Эмили видела в отцовских глазах – точь-в-точь, как у нее – не сдерживаемый, как в молодости, пыл азарта, не наставническую гордость, сопровождавшую каждую ее маленькую победу над собой, а тревожное напряжение человека, стремящегося к одному – к победе.
Она узнала в этом взгляде себя прежнюю.

Ведь изначально их тренировки сводились к одному: Эмили должна была одолеть своего умелого наставника любым возможным способом. Маленькая, нелюдимая девчонка, все еще отравленная смертью матери и расставшаяся с детской невинностью слишком рано, она хваталась за меч, она сражалась отчаянно и упорно – только для того, чтобы Корво, разгадав ее финты, поставил невнимательную протеже на место одним точным выпадом.
Зато сейчас она побеждала. Что не так?

Это озадачило ее. На какой-то момент, когда они разошлись, готовясь к очередным выпадам друг друга, Эмили потеряла концентрацию, думая об одном – как стереть это скорбное выражение с его лица.
Краем острого зрения она заметила, как Корво ушел ей за спину; будь Эмили проворнее (сглазила!) и не позволь себе задуматься, то по всем правилам фехтовального боя остановила бы его диагональным ударом сверху, сманеврировала, ушла в оборону, ибо никогда, никогда нельзя подставлять спину, если хочешь выйти из сражения победителем, а не сброшенным в канал хладным трупом.
Но победители редко играют по правилам, а ее наставник никогда не требовал честного боя.

Пригнувшись, она ушла от атаки пируэтом, напружинилась и, так и не выпрямившись во весь рост, совершенно по-бандитски ударила Корво по ногам.
Поставить на колени, вскочить, перерезать горло – или убежать и скрыться, не допустив кровопролития.
Кончик лезвия ее меча – острого, как бритва, спроектированного тем же воспаленным разумом гения, что когда-то вооружал Корво на бой с целым миром – опасно пощекотал уязвимую часть горла, незащищенную воротом; выпрямившись во весь рост, жадно вдыхая вдруг ставший горячим и тесным воздух, Эмили смотрела на поверженного отца сверху вниз: как судья над провинившимся, как императрица над подданным.
Но во взгляде ее не было торжества победителя, не было испуга, не было, в конце концов, жалости, от которой у них, отца и дочери, упрямых и непробиваемых, что камень, одно верно сводило скрежетом зубы.
Было только всепоглощающее понимание – как если бы она умела слышать душой.

– Па, – выдохнула Эмили, дрогнув, отмерев и горько улыбнувшись ему; так она обращалась к отцу в детстве, целясь словом в самое сердце. – Не сердись. Не сердись на себя.
Смиренно опустив оружие, она протянула ему перевязанную скорбной повязкой ладонь, предлагая помощь – сколько раз так делал сам Корво, сколько раз она его ладонь принимала, вскакивая с пыльной земли побитой, но довольной и счастливой.
Простые были времена.

– Злись лучше на меня. Я же сражаюсь твоими руками, думаю и просчитываю так же, как и ты. Тебе, верно, следовало учить меня хуже – или давать больше сладкого, чтобы ленилась хоть иногда.
Беззлобный шуточный задор и удаль ее слов странно диссонировали с глазами, полными беспощадной, мягкой теплоты. Может, те, в чьих жилах текла кровь семьи Аттано, зачастую могли сообщить взглядом куда больше, чем словом.

А Эмили взяла от отца больше, чем хотелось бы ее венценосным предкам.

+2

6

[indent] Ещё мальчишкой он нередко наблюдал, как трепетно пауки ловят свою добычу: расчетливо плетут липкие ловчие сети, быстро перебираясь по ним, замирают в углу и, слившись с тенями, выжидают. Жертва попадалась всегда весьма быстро, в считанные мгновения путалась, загоняя себя в ловушку, а потом становилась пауку щедрым ужином. Корво чувствовал себя именно такой мушкой, запутавшейся в хитросплетении времени, плененной страхом и собственной беспомощностью. Жалкое, жалкое зрелище.

[indent] Это было даже удивительно, ведь буквально этим утром он чувствовал себя стабильно-уверенно в отношении собственных сил, но всего за несколько минут (утомительного, раздери его Бездна) спарринга так стремительно выдохся. Это было странно. Это было ужасно неправильно. Но Корво не мог понять причин. Он ведь не был немощным старцем, что всю жизнь провёл на заводе, следя за качеством рыбных консервов, он был чужовым лордом-протектором. Всё его существование — это защита близких, это борьба, это сражение, и он как никто иной был к ним готов... когда-то. Что-то изменилось в нём даже чуть раньше, чем когда Далила сковала его, заперла в камне. Изменилось в тот момент, когда лишила его сил... Нет, не так. Лишила его возможности их использовать.

[indent] Корво был более, чем уверен, что его связь с Бездной, какой бы слабой она ни была, всё ещё оставалась с ним. Такие вещи ни за что не отпускают тебя, даже если кто-то насильно вмешивается в ваши отношения. Корво чувствовал это в те нечастые моменты, когда невольно забывал и в порыве азарта требовательно сжимал кулак, взывая к силе. Это ощущение было как покалывание в носу, привкус железа на языке, ломота в конечностях, тихий нестройный звон в ушах. Вместо знакомого и привычного жжения в руке теперь оно было везде. Так не должно быть, если тебя лишают сил, верно?

[indent] Проблема в том, что эти подозрения никак нельзя было проверить. Корво мог топить себя в неприятных чувствах, но это было лишь его самоощущение, никак не проявляющееся внешне (усталость не в счёт). Для окружающих он выглядел по-прежнему: не было ни новой седины, ни морщин, ни чего-то более необычного, вроде светящихся глаз. И это заставляло его сомневаться в своих предположениях. Эти мысли могли быть всего лишь его воображением, отчаянной попыткой убедить себя, что ещё не всё потеряно, что он не потерян, что всё можно исправить.

[indent] «А можно ли?», — устало думает Корво, крепко хватаясь за протянутую руку и используя её в качестве опоры, чтобы подняться. Такой непривычный жест, такое непривычное всё. Это он должен возвышаться над противником, подпирая кончиком меча горло, это он должен чувствовать триумф победителя. Только вряд ли Эмили его сейчас чувствует. Её выдают голос, выражение лица и, самое главное, глаза, эти теплые проницательные глаза, так похожие на его собственные.

[indent] Встав на ноги, он не отпускает дочерину ладонь, неспешно поглаживая её по тыльной стороне. Пальцы ощупывают ткань повязки ненавязчиво и без намёка на вопрос — Корво не нужно спрашивать, он и так понимает, что прячется под лоскутом, какой-то затаенной и уставшей частью своей души он чувствует это. Проклятие и благословение; то, что сначала убивало его своим могуществом, а теперь убивает своим отсутствием. Корво не хотел для Эмили такой участи. Он бы всё отдал, чтобы ей не пришлось принимать предложение Чужого. Сейчас она наслаждается этой силой, а после придут последствия. Нет такого могущества, за которое не было бы отмерено соответствующей цены, будь то рассудок или же тело. И никогда не узнаешь, чем придётся расплачиваться тебе, пока не придёт нужный час.

[indent] — Я ни в коем случае не сержусь, — тихо говорит Аттано, абсолютно искренний в своих словах. — Мне не на что сердиться.

[indent] Он отпускает чужую руку неохотно и подбирает выроненный в пылу схватки меч. Нет больше никакого желания махать им сегодня. Да и, наверное, в ближайшее время тоже. В Карнаке так и вовсе вряд ли найдется противник если не равный ему, то хотя бы приближенный в своих навыках.

[indent] — Ты всё делаешь правильно, — добавляет Корво всё так же тихо, не повышая голоса. Было время, когда ему вообще не нужно было говорить, потому что его союзники вполне могли довольствоваться утвердительными мычаниями и элементарными жестами. Тогда всё было так просто в сравнении с днями сегодняшними, а ведь Корво казалось, что весь его мир рухнул. Но, как выяснилось, и на руинах можно отстроить мир даже крепче, чем раньше. Они с Эмили и отстроили.
[indent] — Ты не колеблешься, не сомневаешься, ты бьёшь прямо в цель, как и должна, — подводит он наконец ёмкий итог. Удовлетворённый. Гордый.

[indent] Клинок отправляется на верстак. Было бы неплохо заточить лезвие перед отъездом, даже если на Серконосе придётся отложить фехтование в долгий ящик. Пальцы рассеянно пробегаются по лежащему рядом арбалету. Оружие ничем не хуже меча, а в некоторых аспектах даже превосходящее его. Обращаться с ним Корво научился многими годами позже, но симпатией проникся не меньшей. Он подбирает небрежно разбросанные рядом болты и заряжает арбалет. Так забавно, что с момента последнего их визита сюда  ничего не изменилось, разве что пыли поприбавилось.
[indent] Одно короткое вращение на каблуках — и он уже стоит к Эмили лицом, вытянув вперёд руку. Болт направлен чуть ниже строгого воротничка, туда, где под накрахмаленной тканью прячется ямка между ключицами. Корво кривовато улыбается и протягивает оружие рукоятью к дочери.

[indent] — Уверен, что ты лучше меня помнишь, как им пользоваться.

+1

7

[indent] Говорят, у правителей сердце одето если не в черепаший панцирь, то в железное забрало: коль свезет, – затронешь метким словом или поступком, если получится – оно закровоточит как сердце любого мирянина.

[indent] Государи не выше и не сильнее людей, просто сердцами своими – как и мыслями, как и чувствами – владеют лучше.

[indent] Сердце Эмили, до того мягко задетое и растроганное отцовскими словами, вполне ожидаемо подскочило к горлу, стоило прицелу арбалета будто бы тактильно пощекотать ее горло.

[indent] – С таким учителем, как ты, захочешь – не забудешь, – беззлобно фыркнула Эмили, перехватывая арбалет – не то смертоносное оружие, подаренное ей Соколовым на прощание, но все же привычный хватке и знакомый в обращении инструмент. – Я все еще помню, как ты с пятнадцати шагов крысу подстрелил. В глаз.

[indent] Вдохновленно ведомая ностальгией и затаенным весельем, Эмили лично расставила пустые винные бутылки по ящикам: можно было выйти и потренироваться снаружи с размалеванными по деревянным панелям красными мишенями, но отдушины в том было мало – ее душе для разгула требовались умеренная разруха и грохот, с детства заклеймившие Эмили бесстыжим сорванцом. Носком сапога прочертив для себя ограничивающую линию, императрица, весело покосившись на отца, выпрямилась в позиции – и выстрелила.

[indent] Бутылки только и взрывались мутными зелеными осколками.

[indent] После череды до безобразия удачных выстрелов, у Эмили возникло нездоровое – и в то же время настораживающее ее саму – желание промахнуться; случилось это, когда вместо тонкого горлышка бутылки она увидела пред собой такую же тонкую, такого же нездорового цвета шею доктора Александрии с воткнутым в выглядывающие из под воротника позвонки шприцом противоядия.

[indent] Эмили моргнула и наваждение пропало.

[indent] Но осадок остался.

[indent] – Я сомневаюсь, – сказала вдруг она, на какой-то момент зажмурившись, словно раскаявшийся грешник пред исповедником; опустив руки плетьми, обернулась, предварительно вернув лицу привычное, извечно спокойно-задумчивое выражение – совсем как мать. – Нет, не в бою. Только…

[indent] Проскочившую меж ящиков жирную, громко пищащую крысу Эмили заметила краем зрения – и вскинула арбалет прежде, чем по задушенному пылью складу успело разнестись жалобное предсмертное «пи!». Ориентируясь на чувства, расположенные на периферии, – там, где сознания едва-едва касалась спящая до поры всеобъемлющая Бездна, – Ее Величество давно обнаружила, что с некоторого времени ей даже не требовалось на глаз примериваться к цели – она стреляла, наносила удары, направляла себя в бою, ведомая потаенным инстинктом, скрученной в кольца змеей засевшим глубоко внутри.

[indent] А еще гристольские крысы, как ей казалось, пищали громче тех, что плодились в Карнаке – вероятно, те опасались трупных ос, чье жужжание полнило заброшенные дома пыльной Батисты.

[indent] Пригвожденный к полу арбалетным болтом крысиный трупик в полумраке походил на размазанный по земле переспелый фруктовый плод. Причем очень вероятно, что инжира. Во дворце герцога фруктов было столько, что в иных коридорах стоял, перекрытый душными нотами парфюма и жасмина, тлетворный запах гнили: прислуга просто не успевала прибирать после разнузданных аристократических застолий и круглосуточных возлияний.

[indent] Корво все исправит. Корво вернет доверие замученного поборами и бесчинствами народа – его земляков; искренне озаботится о благополучии Серконоса, напомнит, в конце концов, жителям острова о том, что императорская власть – как и милость, как и гнев – всеохватна и неумолима; больше никогда не будет иначе. Но…

[indent] Когда ты императрица, всегда есть и будет это «но», поступающееся личностными интересами в угоду государственным.

[indent] – Мне тяжело тебя отпускать, – вздохнула Эмили, как никогда серьезная и прямолинейная – то, что она могла позволить себе в общении лишь с самыми близкими. – У меня не так много доверенных людей, чтобы я могла позволить им свободно расселяться по Островам, и мое, скажем, неудовольствие предельно понятно. Но, – «везде, всюду это трижды растреклятое 'но'!» – дело не в этом.

[indent] Сноровисто разрядив арбалет и педантично принявшись раскладывать болты на столе в безукоризненно стройный ряд, Ее Величество нахмурилась. Когда последний болт, покатившись в сторону, нарушил выстроенную императрицей гармонию, Эмили раздраженно выдохнула и махнула рукой, опершись ладонями о столешницу.

[indent] – Ты – моя семья. Единственная семья, – раздосадованная, она полуобернулась к отцу, покачав головой. – Сколько я себя помню, мы всегда были вместе. Даже в «Песьей Яме», когда эти псы – прости мне каламбур – обвинили тебя во всех смертных грехах. А в Карнаке я в первую очередь сражалась за то, чтобы вернуть тебя обратно. Все как и должно быть: уверена, мама хотела бы, чтобы мы держались друг друга. А теперь… я будто теряю часть себя.

[indent] Как выстроенный из песка замок, вся ее императорская непоколебимость, вся та стойкость, которой она отваживала от своей персоны придворных льстецов, размывалась перед простой и неприглядной, как потертая золотая монета, правдой; не было больше места девической растерянности, что застала ее во время переворота и так же иссякла, вытесненная опалой и трудностями изгнания, но была тоска – словно Эмили расставалась с чем-то жизненно важным.

[indent] Словно это у нее силой вырывали из рук, отнимали от сердца.

[indent] Разглядывая отцовские ладони, – чистые, их больше нет нужды опасливо прятать в перчатках и перевязывать полосами ткани – Эмили понимала, что Корво с этим чувством знаком куда лучше прочих и уж точно – лучше нее.

[indent] – Прости, это глупо, – пересилив себя, Ее Величество разложила арбалетные болты так, чтобы из них все-таки получилась композиция, достойная демонстрации в оружейной зале. – Как Императрица я должна оставаться верна своим решениям – уж слишком хорошо знаю, что бывает, когда на то не хватает сил.

[indent] «Это не глупо», подумала Эмили про себя, улыбаясь, тем не менее, легко и непринужденно – лицом она владела много лучше отца.

[indent] – Просто мы так давно не говорили.

Отредактировано Emily Kaldwin (2017-12-07 23:30:33)

+1


Вы здесь » crossover » Раккун-сити » — like father, like daughter


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно