[indent] наверное, всё же стоило внять советам бессмертного бродского, и по возможности как можно реже пересекать границу собственной комнаты и внешнего мира. глядишь, и потрясений выпадало бы меньше.
[indent] наверное, но не наверняка по ряду причин — новый мир для разумовского кажется отдалённо похожим на тот, с которым он успел свыкнуться за годы проведённые с роскошью один на один, и от того становится донельзя любопытным. он совершенно реален, как вытянутая перед лицом рука, например, или как просыпанный на пол сахар, который он подбирает голыми ступнями с утра пораньше, с каждым новым впившимся в кожу кристаллом благодаря бога за то, что это не детальки от лего. в этом его “новом” мире всё на прежних местах: тот же город, те же люди, тот же вкус газировки и всё так же нет времени ни на что, кроме дел. так по-старому, так знакомо, привычно. вся эта монолитность проклятого мира набивает ему оскомину быстрее, чем он успевает толком разобраться в чём дело.
[indent] просто так ничего не бывает — к этой прописной истине серёжа не просто дошёл — добежал на своих двоих очень давно, распихивая всё и вся на своём нелёгком пути, и теперь, собственно, разгребает последствия, — поэтому он не даёт себе ни секунды покоя. ушлое прошлое, следующее за ним по пятам тенью кровавых перформансов, некогда сотрясших славный город санкт-петербург, не устаёт напоминать о себе еженощно яркими пятнами снов, в которых он ещё умеет смеяться и гордиться собой; серое настоящее сковывает его скукой, похожей на ртуть, и дабы не дать себе свалиться замертво от отравления, он постоянно делает что-то: пишет, рисует, читает, решает нерадивым школярам задачки по информатике, собирая себе на проживание и подышать такие-то гроши; будущее… а разве у таких, как он, оно есть?
[indent] расставляя всё по своим местам, чтобы было хоть немного “как раньше”, разумовский забывает о том, что для него самого уже не найдётся лишних пары метров, разве что вниз три аршина, положенные каждому по дефолту.
[indent] это даже не удручает. это просто константа с которой приходится жить тому, кому вновь не оставили особого выбора. очередной вколоченный в крышку его гроба гвоздь, и, в общем-то, после этого стоило бы задуматься над сложившимся положением, покорно сложить руки крест-накрест на груди, закрыть глаза и в последний раз выдохнуть — всё, довольно, хватит с тебя, — но…
[indent] выныривающий из чёрного омута сновидений где-то на рубеже глубокой ночи и не менее тёмного осеннего утра, разумовский с оголтелым упорством повторяет себе: я выкарабкаюсь, я смогу, я выстою даже сейчас. слишком большой путь был им пройден, чтобы вот так запросто позволить опустить себе руки. второго шанса не будет. потому что лимит “вторых шансов” у него совершенно точно исчерпан.
[indent] по крайней мере его попытки выжить в неприветливом “новом” мире не вызывают у него самого ни жалость, ни смех — хороший прогноз, как сказали бы психиатры, есть к чему стремиться и куда идти; и он пытается вплести себя заново в канву жизни знакомого города, потому что по прежним путям ему двигаться всё равно, что добровольно сигать в воду с утёса с привязанным к ногам грузом: узнают, осудят, и потом — конечная станция. он осознаёт это, хоть и немало рискует одним своим присутствием в этой стране — на случай непредвиденных обстоятельств его дорожная сумка верно ждёт своего часа возле кровати, долго суетиться обо всём не придётся, просто хватай и беги, — но вбитое намертво меж здравым смыслом и инстинктом самосохранения желание “начать всё сначала” не позволяет ему сдать назад, даже если становится причиной паники в девяноста из ста случаев. для таких умников рецепт предельно простой: исчезнуть, желательно — навсегда; и даже не с поля зрения доблестной полиции священной державы, а в целом притвориться никогда прежде не существовавшим на этом свете и совершенно точно не имеющим никакого отношения к недавней истерии на почве “гениального серийного убийцы”, замотанного в романтический флёр из домыслов плотнее, чем в смирительный стяг с кровавым пятном во всё полотно.
[indent] на словах и в мыслях всё сходится довольно легко, почти как обрывки некогда в сердцах порванной фото, а теперь склеиваемой с особенной тщательностью — рубец к рубцу, и вот уже нынешнее его положение никем не узнаваемого невидимки в какой-то степени начинает даже обнадёживать.
[indent] но стоит хоть раз задуматься о том, что ни один его поступок — хороший или плохой, — не сдвинул эту планету с орбиты и не подвёл к концу всего сущего, даже несмотря на то, что он шёл первым по расписанию в списке дел того-самого-разумовского-со-взором-горящим, как всё начинает идти мелкой предательской рябью. от поступков его, страданий и судьбоносных, как казалось, решений небо не рухнуло, земля не разверзлась, время не повернулось вспять, и единственным подверженным изменениям оказался он сам — некогда птица высокого полёта, годящаяся теперь дай бог в курицы лишайные, которая сама по себе летать не может, так ей ещё и крылья подрезали, чтобы уж точно наверняка. это несправедливо — жизнь, в целом-то, та ещё сука, о чём она успевает напоминать не единожды, но если современное положение вещей разумовскому предельно понятно — накосячил, виноват, уберу, — то раннее, когда он ещё пешком под стол ходил и мечтал, когда вырастет, стать космонавтом, до сих пор остаётся для него неразрешимой загадкой. как, почему и за что, и какого чёрта именно он — перемолотый в чужих интригах, сломанный, выброшенный, бесполезный, — оказался  в эпицентре всего того языческого ужаса и, если брать выше и немногим хронологически раньше, получил мощную мирозданческую оплеуху в виде потери родителей, поганого детства и не видевшей просветов из-за труда юности. если его гениальность — это плата за всё пережитое, то извольте лишить и этого, раз уж всё остальное отняли, но не перестали дёргать то в одну, то в другую сторону за невидимые марионеточные нити. как будто этого им было мало. как будто надо заставить его ещё повариться в котле, до краёв наполненном лишениями, чтобы закалить, как сталь, а если всё же переломится — выкинуть.
[indent] сергей разумовский всегда мнил себя кузнецом собственного счастья и считал, что не судьба выбирает человека, а человек выбирает судьбу. в какой-то едва уловимый им самим момент всё пошло совершенно не так, как задумывалось.
[indent] и он в кровь разобьётся, но докажет себе, что это он во всём виноват. ни гром, ни его пионерия, ни чужаки, отчего-то решившие, что получится неплохой такой фокус если окунуть его в чан с древней кровью, ни даже остервеневшая до предела судьба — он сам в ответе за всё, что с ним приключилось. и ему теперь всё исправлять.
[indent] он больше не превратится в игрушку в чьих бы то ни было руках, даже если эти руки — покрытые вросшими в кожу чёрными перьями, длинные, с крючковатыми пальцами и острыми как бритвенный срез когтями, — окажутся его собственными. он не видит и ненавидит птицу одновременно, — ему одиноко, чего уж греха таить, — но возможность дышать только ради себя одного, а не за двоих, окупает почти все душевные недомогания с лихвой. с этим можно смириться, с этим нужно жить, поэтому изо дня в день он захлопывает дневник своих кошмаров и снов со ставшей уже привычной констатацией: “птица не пришёл”.
[indent] и не придёт больше. в жизни разумовского ему делать нечего. и без того у него полно житейских забот, за которыми сергей почти не видит прежнего пернатого ужаса и из чего делает вывод, что это самый добрый знак из всех ему когда-либо посланных. остальные какие-то не то что бы не очень, но в целом не вызывают доверия.
[indent] к примеру, сегодня инна — его соседка по съёмной квартире, невысокая простоватая девица лет двадцати от роду и не имеющая ни малейших навыков выживания в крупных городах, — просит купить джентльменский набор из кофе, сахара и “чего-то к чаю”, а это значит, что разумовскому придётся покинуть свой полутёмный “бэткэйв” — так она зовёт его комнату, и отправиться навстречу лежащей за пределами стен неизвестности. и дело даже не в ставшем в столь привычном параноидальном сдвиге быть внезапно узнанным кем угодно, кто в своё время много смотрел телевизор или же попросту не проживал в танке, а в гадливой осенней погоде, которая превратит его в мокрое продрогшее чучело куда быстрее, чем он успеет добежать до ближайшего продуктового.
[indent] выйдя на улицу, разумовский вздыхает так горько, что кажется последние листья трагично осыпятся из-за этого его вздоха.
[indent] в общем и целом, ему не привыкать по осени зачерпывать из каждой лужи тряпичными кедами, потому что хорошая зимняя обувь стоит дорого, а он из тех мидасов, у которых всё мгновенно превращается в мусор, а не в золото; ему даже не приходится осваиваться в своей новой роли — всё вокруг почти как в студенчестве, те же недоедания, бессонные ночи и полторы футболки до очередной стипендии; он даже не нищенствует, хотя по всем показателем должен был — господа предприниматели клювом щёлкать не стали и быстрее, чем за три года, разворовали всё, что было отложено сергеем николаевичем для личных нужд, остались лишь несгораемые счета за границей, но их он предусмотрительно тревожить не стал; он просто… живёт как-то не так и где-то не там, словно прибился по ошибке к чужой гавани, и теперь пытается сойти среди туземцев за своего.
[indent] как можно выше задрав воротник куртки и втянув голову в плечи, разумовский идёт вдоль дворов прямиком через лужи, потому что так куда короче, чем обходить водяное великолепие по некрасивой и долгой дуге, но вместе с этим проклинает противно моросящий ему в лицо дождь, сырой ветер и невозможность согреть руки друг от друга, потому что от перчаток без пальцев толку не слишком уж много, а других у него попросту нет. кажется, когда он вернётся обратно, то просто заберётся под одеяло и решительно не станет вылезать из-под него до тех пор, пока не оттает и не почувствует себя достаточно комфортно для существования в этом неприветливом безумном мире. и это случится скоро, очень скоро, катастрофически скоро, только вот дайте ещё пять минут на то, чтобы вдоволь нагладить случайно встреченного им пса.
[indent] разумовский замечает его на подъёме к районному круглосуточному — овчарка сидит привязанной к перилам и внимательно глядит в сторону стеклянных дверей, явно дожидаясь момента, когда оставивший её мокнуть под дождём хозяин вдоволь затарится и изволит явиться, чтобы забрать и отвести домой, но при виде сергея неожиданно поворачивает к нему свою морду и начинает заинтересованно бить хвостом. разумеется, он не может пройти мимо ни под каким предлогом. само собой, его руки так и тянутся погладить такое дружелюбное лохматое чудо. в конце концов, ведущие терапевты призывают радоваться любым мелочам, и тогда жизнь станет на порядок легче. его любимая пернатая “мелочь” теперь находится бог знает где, и сергей предпочитает думать, что марго умная и счастливая девочка, и что ей повезло на порядок больше, нежели нерадивому хозяину, поэтому всякий раз, когда подсознание напоминает ему о бывшей питомице, он мужественно отгоняет все тоскливые мысли прочь. к тому же, сейчас ему подвернулась отличная возможность забить голову совершенно иным. хотя бы на сколько-нибудь.
[indent] — и откуда ты такой красивый здесь взялся? — разумовский приветливо улыбается, присаживаясь рядом незнакомым животным на корточки и протягивая к любопытной морде ладонь, в которую тут же утыкается шумно сопящий и мокрый собачий нос. он ждёт, когда пёс принюхается к нему, а когда тот позволяет до себя дотронуться, начинает со знанием дела чесать его за ухом. — совсем один мёрзнешь тут, а? где ж твой хозяин-то?
[indent] мысли о том, что это вообще-то чужое - не трожь, появляются у сергея катастрофически поздно, когда уже не имеют прежней сокрушительной силы — вовсю разглаживая мокрую от дождя шерсть, он приходит к выводу о том, извиниться перед владельцем овчарки у него язык не отвалится, а тот в свою очередь явно не переломится при виде подобной картины. к тому же, всё-таки приятно осознавать, что не всякий выход из комнаты гарантированно станет ошибкой; некоторый даже может превратиться в подарок судьбы.
[indent] но ему ли не знать о том, что у неё к разумовскому особые счёты.[STA]you reap what you saw[/STA][AVA]http://funkyimg.com/i/2yc7o.png[/AVA]