[indent] “этого следовало ожидать с самого начала”, — с каким-то обречённым смирением думает разумовский, поднимаясь на этаж к единственному способному разобраться во всём человеку. будь он немного в ином душевном состоянии, то на пушечный выстрел бы не подошёл к дверям этой квартиры, дабы не испытывать собственную фортуну да и лишний раз чужих глаз не мозолить; но сегодня всё было иначе, сегодня — всё неслось под откос со стремительной скоростью, и даже заказанное наспех во втором часу ночи такси не могло обогнать взбесившееся мироздание. разумеется, это была плохая идея - прихватить именно для таких моментов собранный багаж, запихать к нему какие-никакие оставшиеся личные вещи и как можно скорее дать дёру оттуда, где сергей больше не имел сил находиться, — но никакие другие идеи его в последнее время и не посещали. как-то довольно играючи он пристрастился набивать себе шишки одну за другой и очухался лишь тогда, когда на нём живого места не оставалось для очередной порции тумаков. глупо, серёжа, — он замирает на предпоследней ступеньке, ведущей к заветной лестничной клетке, и судорожно вцепляется в начавший сползать с плеча ремень от дорожной сумки, - это тебе не на задир-олухов директору жаловаться. здесь всё гораздо серьёзнее. но этим всё и должно было кончиться, ты не находишь?
[indent] он может с точностью до календарной отметки сказать, когда именно всё началось, и в случае необходимости так и сделает, чтобы отвести от себя подозрения. его дневники — собрание исписанных нервным, дёрганым почерком страниц, — именно для этой цели и создавались, ибо иного способа контролировать своё психическое здоровье он так и не сумел отыскать. средства из аптеки сразу бы вступили в конфликт с и без того зыбким равновесием, доставать их, к тому же, не представлялось возможности без бумажки с синей печатью, поэтому в ход пошли почти школьные, канцелярские. он фиксировал всё, что видел и слышал, что делал, как долго, что необычного чувствовал, иногда через силу, чаще — по доброй воле, полностью осознавая необходимость ревизии собственных состояний. бок-о-бок всегда шли и его сны, поначалу тревожные, чуть погодя, после первой за долгое время встречи с громом, более сбалансированные, не оставляющие после себя с трудом объяснимое чувство ожидания чего-то плохого, что окончательно выбьет его из колеи. почему сны не предупредили его о том, что такое может случиться, почему обманули, напустив мнимого спокойствия, он не может пока объяснить и браться за это дело совершенно точно не планирует, по крайней мере до тех пор, пока не вернёт себе способность мыслить здраво.
[indent] всё это время опасность была рядом с ним, но он был слишком занят самим собой и собственными эгоистичными порывами, чтобы видеть хоть сколько-нибудь дальше зоны комфорта.
[indent] может быть, будь сергей чуть внимательней, ничего бы не произошло. инна бы, — его передёргивает от мысли о том, что теперь он вынужден думать и говорить о ней в прошедшем времени, - была бы дома, как и всегда, как за неделю до этого. лимит спокойных предположений исчерпан — если через два дня после того, как она, нелюдимая домоседка, стабильно забивающая не только на вынос мусора, но и на посещение своего вуза, вдруг ни стого ни с сего не вернулась домой, ещё можно было допустить возможность празднования у вероятных друзей, то на пятый день паника взяла своё. те дни ему казалось, что его самым гадливым образом предали. просто бросили подыхать от беспомощности и невозможности толком есть или спать. тщательно возводимый им новый мир, в котором ему уделялось скромное, но всё-таки его собственное место, рухнул в одночасье, и стоящий у предместья его руин заново сломленный обстоятельствами человек не нашёл решения лучше, чем бегство. ему всё равно терять больше нечего, кроме себя самого, а если выйдет так, что придётся лишиться и этого, то какая разница, что будет после?
[indent] эти оправдания ничем не лучше всего остального. даже они не срабатывают в тот момент, когда занесённый над звонком палец резко возвращается в сжатый кулак.
[indent] разумовский смотрит на дверную табличку с номером квартиры, чувствуя как внутри всё предательски сжимается в мерзкий узел из страхов и подозрений да так, что его начинает мутить. всё шло слишком гладко, слишком. он позволил себе ощутить защищённость, напрочь позабыв о бдительности и необходимости “доверять, но проверять”. конечно, гром ему не поверит. хорошо, если не вызовет полицию, чтобы как можно скорее избавиться от надоедливого призрака прошлого; ещё лучше, если совсем не откроет, понадеявшись на то, что сбившийся с пути истинного недолго помнётся на пороге, а затем благоразумно оставит свою затею и потеряется где-нибудь на улицах петербурга, желательно чтоб с концами. он вздыхает, совершенно потерянно глядя по сторонам, нарочито растягивая время в противную и длинную жёванную резинку, которую если отпустишь, то она гарантированно прилетит тебе по лицу со всей силы, ведь время не любит, когда его тратят впустую.
[indent] кто-то этажом выше не то выходит курить, не то просто проветриться, но застанный врасплох чужеродным — враждебным — звуком разумовский резко вздрагивает и вжимается в стену так, словно его только что поймали за вопиющим правонарушением. эта из ряда вон выходящая слабость неожиданно бесит его до зубовного скрежета, из-за чего он решительно приосанивается и, чертыхнувшись вполголоса, бьёт кулаком по кнопке звонка с такой силой, будто это она всё это время была виновата в его неудачах.
[indent] игорь просто обязан быть дома в такой момент, иначе все душевные метания и проделанный долгий путь от отрицания до принятия, будет проделан сергеем зря. если ему сейчас не откроют, он просто развернётся и уйдёт, — очень убедительная ложь, разумовский, тебе не надоело? — затем проведёт остаток ночи где-нибудь в круглосуточной забегаловке, а потом выйдет на улицы, чтобы закончить свой бесславный век в одном из сугробов с парой лишних промилле в крови. он морщится и трёт застывшее, точно маска, от напряжения лицо руками, чувствуя как больно растягивать сведённую нервной судорогой кожу. одновременно с приглушённым электрическим жужжанием, он слышит оживлённый собачий лай по ту сторону двери, и в этот момент ему начинает казаться, что не всё так уж и плохо, не настолько, чтобы в отчаянии забиться в угол, поджать колени к груди и тихо выть до тех пор, пока все наконец не оставят его в покое. все, включая неведомые механизмы, из-за которых ему сейчас настолько ёбано.
[indent] первым, конечно же, на лестницу вываливается мухтар, тут же запрыгивая на ослабевшего с недосыпа и переживаемого стресса разумовского передними лапами с такой силой, что тот вынужден пошатнуться в сторону дабы устоять на ногах. от звонкого лая ему на пару секунд закладывает уши, из-за чего целевой вектор смещается в сторону неугомонного пса, которого просто необходимо поблагодарить за такой тёплый приём. обхватив одной рукой его за шею, сергей начинает приветливо начёсывать собачью шерсть, в то время как муха пытается достать ему до физиономии, дабы облизать её как следует. сумку этот бесноватый комод уже успел сбросить с плеча.
[indent] нарисовавшийся в дверном проёме смурной и явно недовольный происходящим гром мигом возвращает только-только расслабившегося серёжку с небес на землю, но одновременно с этим даёт ему какую-никакую уверенность в том, что не зря это всё. по крайней мере ему пока не прилетело за нарушение тихого часа и личного времени частного лица. может быть, всё дело в ключевом “пока”?
[indent] — привет, игорь, — сипит он, едва выговаривая слипшиеся между собой слова и отпуская разыгравшегося мухтара обратно в квартиру. — нужно поговорить. срочно. очень.
[indent] разумовский немало пасует перед неожиданным, но очевидным приглашением зайти внутрь, — не выкладывать же ему всё вот так, через порог — а когда оказывается у майора в квартире, не знает, куда себя деть, потому стоит безмолвным столбом, наблюдая за тем, как вьётся в и без того узком коридоре собака, и как её хозяин буднично запирается на ночь. разговаривать подобные разговоры стоя вот так, как два истукана и тупо глядя друг на друга до тех пор пока в глазах от напряжения не начинает шуметь, совершенно непродуктивно и неуместно, но он не сдвигается с места до тех пор, пока игорю первому не приходит в голову махнуть рукой в сторону кухни. поспешно разувшись и распахнув куртку, сергей нетвёрдым шагом двигается в указанном направлении, стараясь по дороге случайно не споткнуться о муху, а когда присаживается на табурет, резко осознаёт, как сильно всё это время у него болела голова — кухонные стены вместе с утварью даже пару раз подпрыгивают на месте, красноречиво намекая на то, что ему давно положен здоровый человеческий отдых. но рано ещё. не сейчас.
[indent] первым, что он говорит, становится поспешно брошенное “инна пропала”. всё ещё сомневаясь в успехе затеи, разумовский отмалчивается вплоть до момента, когда игорь садится напротив него.
[indent] на практике оказывается, что ему достаточно было встретиться с его взглядом, чтобы начать говорить.
[indent] он рассказывает игорю всё, что знает, называет числа, события, вклинивающиеся в будничный строй несоответствия, упоминает характер работы пропавшей — как выяснилось, сценические псевдонимы и иностранная публика видео-чатов ещё не гарант безопасности, — называет адрес несколько раз, просто на всякий случай даже не проформы ради, а чтобы сосредоточиться на главной проблеме; рассказывает, даже не удосужившись проверить слушает ли его гром, не заснул ли под его речи, и с каждой новой высказанной вслух мыслью ему становится немного легче. когда воздуха в лёгких становится недостаточно, а слова начинают сплетаться в единый полный несоответствий клубок, сергей замолкает и снова замыкается в своей болезненной слабости. он высказал уже достаточно, выдохся, ссохся, и теперь ему бы справиться с нарастающим шумом внутри черепной коробки, раз уж от гнёта неозвученных подозрений он уже успел избавиться, любезно перевалив их со своих плечей на громовы.
[indent] но вопреки собственным ожиданиям не было никаких заломанных рук, слёз, истерик и причитаний, и он смотрит на толком не очухавшегося после сна грома хоть и устало, но предельно серьёзно, не без гордости оценивая своё внешнее состояние на твёрдую четвёрку. “могло быть и хуже”, — всё так же измученно проносится у него в голове, пока он тщательно подбирает очередную порцию слов, которые на языке юристов зовутся “показаниями”, — “хотя бы с этим ты справился”.